— Думаешь? А почему?
— Не хочу никого обижать, но прокурор явно ещё не дорос. А может, просто ленится и не желает притворяться, что относится к этому цирку серьёзно.
Патриция не стала защищать Кайтуся. Зигмунд оценил его верно.
— Впрочем, это не имеет значения, — добавил он. — Даже если апелляцию подаст только одна защита, результат будет ровно такой же. А уж после этого слетит парочка голов.
Патриция фыркнула:
— Можно поинтересоваться, куда?
— К примеру, на заманчивое место консула в Монголии.
— О, господи…
Остановились у дверей её комнаты. Зигмунд оперся рукой о косяк, продолжая с нескрываемым интересом разглядывать Патрицию.
— Что ты скажешь, если я возобновлю попытку того неудачного изнасилования семнадцатилетней давности? Зрителей здесь никаких нет…
Патрицию передёрнуло так, что, ей казалось, грохот внутренностей слышен этажом ниже. Она почти что забыла о той юношеской дурости, и на тебе! Зигмунд не придумал ничего лучшего, как ей об этом напомнить. А на фоне идущего уже два дня процесса предложение прозвучало не то что неуместно, а просто вульгарно. Не хотите ли, барышня, заняться сексуальной гимнастикой на куче дерьма!
Она оперлась на косяк с другой стороны.
— Это ты по ассоциации с делом той горе-куртизанки? — с издёвкой спросила она. — Ценю оказанную мне честь. А также твою отвагу, не побоялся поделиться подробностями с прессой.
Зигмунд пренебрежительно пожал плечами.
— С меня не убудет. Сплетни всё равно расходятся, а что ты можешь сделать? Даже если обо всём напишешь. Парижская «Культура» этого не опубликует, чай, не жёлтая пресса, а такого рода донесений у них пруд пруди. Для Америки это обычная бульварная история: сановник из дикой страны за железным занавесом шастает с курвами по кустам Тоже мне, сенсация! Никто тебе не поверит. Об отечественной прессе и говорить нечего, все поверят, но никто не станет лезть на рожон с публикацией. Так чего, спрашивается, мне бояться?
— Твоя правда, — вынуждена была признать Патриция по серьёзном размышлении. — Разве только попытки изнасилования, да в случае решительного сопротивления неприятных телесных повреждений, в том числе и на лице. А честно говоря… Ради одного обнаглевшего пакостника сводить на нет жалкие остатки правосудия!..
— А ты видишь ещё какие-то остатки?
— Иногда сдаётся мне, что вижу. А сейчас испытываю настоятельную потребность смыть с себя ту мерзость, что ты мне так любезно продемонстрировал. Чем и займусь, с твоего позволения.
Зигмунд не настаивал, просто рассмеялся.
— Удачного тебе контакта с цивилизацией…
Не зря, подлец, издевался. Совершенно в раздрызганных чувствах Патриция заперлась в номере и немедленно залезла под душ. Этот душ был замечателен тем, что из лейки с одной стороны била одинокая тугая струя кипятка, зато с другой брызгали многочисленные тоненькие колючие иголочки. Проиграв непродолжительное сражение с оригинальным устройством, Патриция сдалась, подумала, почему бы не считать этот душ контрастным? Она решила расслабиться и получать удовольствие.
И правильно сделала, растрепанные эмоции успокоились моментально…
— Чем вчера занималась? — спросил Кайтусь, прибыв в гостиницу на завтрак. — Небось интересно провела вечер?
Он старался что было сил казаться равнодушным, да только плохо получалось. Как не скрывал своё отношение к Патриции, а подозрительность, ревность и тысяча сомнений лезли из всех щелей.
— Да уж, не скучала, — холодно отозвалась журналистка. — Занималась самой яркой фигурой этого, прости господи, процесса — свидетельницей Зажицкой.
— Что, у Островского имелись все документы?
— Даже если какую бумажку и потерял, то остального с лихвой хватило. Как ты умудрился вляпаться в такое дерьмо?
Всё менее довольный собой Кайтусь скис теперь окончательно. Он вдруг понял, что увиливать больше нельзя: или он скажет правду, которой и подавиться можно, или Патриция вышвырнет его из квартиры, несмотря на всю его там официальную прописку. Хочешь не хочешь, а придётся признаться в некоторых своих не слишком-то похвальных качествах, из которых самое противное — трусость. А уж она на этой трусости оттянется по полной программе…
Яичница с колбасой стала господину прокурору поперёк горла. И дёрнул его чёрт начать разговор, мог бы сперва спокойно поесть. Тьфу ты, не мог, через полчаса начало. Полчаса до провала.