XVIII
Вскоре после этого разговора в настроении Соковнина произошла новая перемена. Ему вдруг захотелось проверить самого себя: да действительно ли он уже любит Лину настоящей любовью? А что если это только самовнушение под впечатлением Наташина отказа, или только малодушная боязнь мнимого одиночества? Ведь того чувства бессознательного влечения, которое вызвало его предложение Наташе, сейчас вот как будто и не бывало. Что если и его теперешняя любовь к Лине имеет в его душе не более глубокие корни?
Лучшее средство для такой проверки — временная разлука.
В эти последние годы, когда университетская жизнь, под влиянием политических событий, шла ненормально и когда, вследствие смерти его дяди, бывшего его попечителем, его личные дела заставили его провести значительную часть учебного времени в своей усадьбе, он и на втором и на третьем курсе просидел по два года. Теперь, на четвёртом, он видел возможность окончить университет нынешней весной — и решил уехать в Петербург до мая, июня, поручив все заботы по имению своему приказчику.
Он сознавал, что, уезжая, он предоставляет Фадееву, без помехи с его стороны, завоёвывать ум и сердце Лины. Но он как-то не верил, что именно Фадеев может стать избранником Лины, когда тут в уезде были ведь в числе знакомых семьи Гурьевых и другие допустимые воображением кандидаты в женихи. Да и желанная для него проверка своих отношений к Лине являлась желанной и в отношении свободного выбора со стороны Лины между ним и другими.
Он не хотел делать Лине пока никаких прозрачных намёков на свои чувства; но, заехав к Гурьевым проститься накануне своего отъезда в Петербург, он всё-таки сказал, обращаясь одновременно как к Лине, так и ко всем другим членам её семьи:
— Теперь вернусь уже только по окончании экзаменов, перейдя из класса «учащейся молодёжи» в класс «самостоятельных граждан». Вернусь сюда, чтоб окончательно прикрепить себя к земле, к нашим местам, и переименовать свою «Бобылиху» в «Семейный очаг».
Он как бы неумышленно остановил при последних словах на Лине свой взгляд дольше, чем следует. И Лина, чтоб не потупиться, слегка краснея, спросила:
— В мае приедете?
— Вероятно. А что?
— Так, ничего. Значит, я вас ещё увижу. А то в июне я думаю нынче съездить куда-нибудь прокатиться.
Глаза Соковнина чуть заметно заблестели. Он сердечным тоном сказал:
— Увидимся… во всяком случае.
Лина не раз вспоминала после его отъезда эти слова и этот взгляд и не могла дать себе отчёта, что следует ей думать об отношениях к ней Николая Николаевича. Предполагал ли он, что она знает об его неудаче у Наташи, и хотел ей показать, что он, конечно, не останется из-за этого холостяком, но женится не по рекомендации Наташи, а на ком-нибудь, кого он уже наметил теперь в Петербурге, — или он и в самом деле принял к сердцу Наташины слова и, вернувшись, сделает предложение. Зачем же он медлит? Быть может, боится отказа и у неё? Быть может, ждёт проявления любви с её стороны? Но что может она сделать, чтоб дать ему понять её чувство? Почему же сам-то с тех пор ничего не сделал такого, чтобы вызвать у неё эти проявления. Не навязывать же ей себя? Правда, он бывал в последнее время чаще, он стал к ней как будто внимательнее, сердечнее… Но ведь это только может быть, — кажется… Ведь это, может быть, только подсказано ей её желанием, чтоб это так было… А впрочем и его обращение с Наташей — разве когда-нибудь можно было заметить, что он её любит?.. Он странный в этом случае, непонятный…
Прежде ей было легче — ей нечего было ждать, нечего думать: если случайно, сама по себе, любовь к ней у него возникла бы — хорошо; а не возникла — никто и не узнал бы о том, что тайно теплилось в её душе, и тайно, тихо-тихо, беспечально, незаметно погасло бы. Теперь, после того, как Наташа обратила на неё его внимание — к этому затаённому чувству надежды примешалось чувство тревожного ожидания: он уже не случайно, в силу свободно возникшей любви, а по чужому подсказу, должен теперь решить вопрос, люба она ему или нет. И в самой его нерешительности есть уже нечто оскорбляющее её влечение к нему…
Зима шла, проходила, приближалась весна. Наступили для Лины дни заботы о всех тех мелочах, которые приносит сельскому хозяину это время года. И Лина опять по уши ушла в своё дело. Но зато оно теперь ещё более чем прежде вызывало в её душе смутную тоску по чем-то другом, желанном, недостигнутом, неясном и в то же время манящем. Фадеев, приезжая раза два-три в неделю, помогал ей иногда в её работе в теплицах и парниках. Появлялись у неё теперь иногда минуты, когда ей было с ним так хорошо, тепло, радостно, что, казалось, вот скажи он ей сейчас слово любви, позови её на всю жизнь, она не устояла бы и с открытым сердцем, со светлым взглядом протянула бы ему в знак согласия обе руки. Но чем яснее чувствовала она в себе эти порывы, тем сдержаннее становилась она в обращении с Фадеевым, тем холоднее, деловитее была она во всех своих движениях, в словах. Точно боялась поддаться искушению. А Фадеев всегда в эти минуты только робел от её сдержанности и день за днём упускал все благоприятные для него моменты.