— Ах, мне это было бы все равно… Да ведь и не навек же вы в лесу. Но… я вообще ещё сама не знаю, чего я хочу, чего я жду от жизни. Понимаете, я сама себя ещё не нашла, — сказала она уже более уверенным тоном, точно нашла, наконец, неопровержимый довод в пользу своего отказа.
Тогда и Фадеев, тоже уже более решительно и спокойно, сказал:
— Да, да… может быть, может быть… Я думал… Простите.
Наступила минута молчания.
Лина думала:
«Вся жизнь в глуши, вся жизнь в мечтах о новом социальном строе, который, при всей удаче, может оставить и его, и её на том же старом месте, оставить там, где они приспособятся при теперешнем распределении ролей соответственно их знаниям и способностям. Нет, уж лучше и в новый строй перешагнуть с другой ступени и заявить свои новые права, уступая бо́льшие прежние, а не выпрашивая прибавки!»
Лина встала и сказала:
— Стало свежо, сыро, пойдёмте в дом.
Фадеев, вставая, смущённо произнёс:
— Да, да… мне пора уезжать, да. До свиданья, Полина Викторовна. Не сердитесь, что я…
Прощаясь, он протянул ей руку. Она сердечно пожала её и сказала:
— Вы на меня не сердитесь.
— Помилуйте…
— Приезжайте.
— Благодарю вас. Как-нибудь опять.
— Скоро-скоро. Слышите.
Они пошли в дом. Фадеев заглянул на кухню, чтоб велеть Сергею вывести из каретника свою верховую лошадь, зашёл проститься с Александрой Петровной, и Лина проводила его потом на крыльцо. Уже спускаясь со ступенек крыльца, он вдруг остановился, повернулся лицом к Лине и упавшим голосом, точно в бреду, точно самому себе, сказал:
— Знаете, Полина Викторовна, если б вы надумали… я ведь могу переменить род службы. Могу перевестись в Петербург, в департамент…
И не дожидаясь ответа, не взглянув даже, какое впечатление произвели его слова на Лину, он как-то торопливо приподнял и опять надел фуражку и быстрыми, твёрдыми шагами пошёл к воротам, где уже ждал его Сергей с лошадью.
А Лина почувствовала к нему вдруг какое-то непонятное, почти неприязненное чувство, и напряжённо думала: «Зачем он это сказал!» Его слова казались ей глупыми, ей было жаль его; но эта жалость уже не переходила, как давеча, в ласку, а в досаду. И она мысленно произнесла:
«Чиновница лесного департамента!.. Эсдека, эсдека!..»
Она смотрела, как Фадеев прыгнул в седло, как Сергей отворил ворота, как Фадеев ещё раз оглянулся на дом, поклонился ей и, пришпорив лошадь, быстрой рысью выехал на дорогу. Лина постояла с минуту на крыльце, посмотрела на сгущавшийся мрак между соснами в парке, разглядела на небе загоревшуюся звёздочку, потом, заломив руки за голову, глубоко вздохнула вздохом облегчения: точно часть тяжёлой ноши свалилась с её плеч. Но именно только часть: когда она, войдя в дом, поднималась по лестнице в свою комнату, её охватила щемящая тоска, — весенняя тоска, порыв к чему-то не похожему на все знакомое окружающее, на это хорошее-хорошее, ни в чем неповинное, но опостылевшее настоящее.
XXI
От Наташи писем не было что-то уже давно; не было даже и простых открыток с приветом; она не откликнулась в течение двух недель и на письмо, в котором Лина извещала её о своём отказе Фадееву. Лина тревожилась, не случилось ли уже с ней чего-нибудь. Александра Петровна после каждого получения почты делалась печальной, задумчивой. Бабушка иногда с сердцем, иногда со вздохом ворчала:
— Избалюется девцонка!
Наконец, в первых числах мая получились одновременно три письма. Наташа писала матери и бабушке, с тысячами поцелуев и ласкательных слов, что она вышла замуж и просила прощения, что никого не звала на свадьбу. В письмо к Александре Петровне был вложен особый листок хорошей веленевой бумаги, на котором красивым крупным почерком было написано по-французски в сердечных, хотя довольно избитых выражениях приветствие зятя к тёще, выражалось желание скорейшего личного знакомства и давалось торжественное обещание сделать Нату счастливой. В заключение же Наташина письма было добавлено: «А подробности в письме к Лине».
Очевидно подробности эти должны были быть значительны: заказное письмо — не письмо, а пакет — к Лине, оклеенный множеством разноценных почтовых марок, был увесист. Лина вскрывала его с любопытством и нетерпением, и с первых же прочитанных ею строк письма лицо её осветилось счастливой улыбкой.
Ко времени получения почты пред обедом все обыкновенно сходились в столовую. Так и сегодня. Сейчас и тётя Анна Петровна была тут и просматривала газеты, пока другие читали письма.