с приятелем, считая: "Повезло,
что мой отец не спрашивал сегодня,
где я была, и не придётся врать..."
Вдобавок стала я чуть-чуть свободней
и потому, что всё узнала мать.
Она ведь, умудрённая природой,
ловила женским внутренним чутьём:
родителям в делах такого рода
стоять нельзя упорно на своём.
И мама прикрывала наши встречи:
отцу не говорила ничего.
А мне теперь жилось гораздо легче –
я сохранила друга своего.
3
Мне было десять лет, когда всё это
произошло. Прошёл учебный год
ещё один. Опять настало лето.
На дачу мы приехали и вот:
осталось всё как прежде, с Ромкой снова
играли... Во дворе ему качель
наладил дедушка. Высокий сук - основа.
Верёвки две повесил он на ель.
А между ними - тонкая дощечка,
что, кажется, вот-вот - и пополам...
Но, впрочем, крепко держит человечка,
что весит тридцать с чем-то килограмм.
Часами мы раскачивались с силой:
кто выше? Ромка был смелей чуть-чуть.
Летали мы, и солнце нас слепило,
дощечка прыгала, качалась ёлка - жуть...
Земля и небо смешивались в кашу,
кружилась голова от высоты.
Вдруг Ромка снизу мне сказал:
"А Маша
из класса моего храбрей, чем ты!
Она у нас действительно "крутая".
С ней каждый парень подружиться рад..."
Я молча Ромку слушала, летая
стремительно до солнца и назад.
"Ну, а она красивая?"
Вопрос тот
я задала ему, качнувшись вверх.
"Ну... я не знаю... - он замялся, - просто..."
"Глаза какие?"
"...Вроде как у всех...
Зато она такая каратистка,
что вот тебя одной рукой сшибёт!"
Я возразила, пролетая низко:
"А я ношу с собою огнемёт!"
"У Машки – танк. - сказал серьёзно Ромка. -
В квартире прямо. Честно.
Сам видал..."
"Да врёшь ты всё!" - я выкрикнула громко.
Беседа переплавилась в скандал.
"Ещё скажу тебе такую штуку... –
ввернул Роман последний аргумент, -
...мы в школу ходим с ней всегда за рУку..."
В верёвки впилась я, и как цемент
твердели пальцы... Ничего такого
со мною не случалось никогда,
та злость была принципиально новой,
и я кричала Ромке:
"Ерунда!
Не верю! Врёшь!"
Я спрыгнула с качели,
ударив ногу, прямо на лету,
и, сдерживая слёзы еле-еле:
"Я набрала большую высоту?" –
спросила Ромку. Он пожал плечами:
"Нормальную. Но Машка может ведь
повыше..."
Солнце скалилось лучами.
Нога болела. Чтоб не зареветь,
я собрала в кулак остатки воли.
Надолго, знала я, не хватит их.
Мне было больно даже не от боли...
Мой голос стал вдруг непривычно тих:
"Прости, но я ударила колено
и не могу качаться. Я - домой."
Навстречу мне попалась тётя Лена,
соседка, и вскричала:
"Боже мой!
Ты где так сильно рассадила ногу?"
Взглянула на себя впервые я:
обида отпускала понемногу,
а кровь текла с коленки в три ручья.
"До свадьбы заживёт! Мы бинтик белый
приложим. Мазью смажем. Погоди!"
Сдалась и облегчённо заревела
я тут же на её большой груди.
4
На будущее лето Ромка поздно
на дачу выехал, а я - наоборот.
Подросший, загорелый и серьёзный
он появился. На морской курорт
он ездил с мамой, в южный город Сочи –
там солнце, море, фрукты. Рай земной...
И ракушек красивых много очень.
Он их по-братски разделил со мной.
Пол-лета Ромки не было на даче.
Зато приехал внук соседки Стас.
Он каждый день в саду решал задачи,
был деловит, начитан и очкаст.
Сначала я играла с ним от скуки,
но позже мне понравился весьма
соседский внук. Он обажал науки.
И стала я ходить к нему сама.
Стас рассказал мне про цветы и травы,
про то, как ловок уссурийский тигр.
Он каждый день придумывал забавы
и сочинил немало новых игр.
Вот, например, играть любил он в "крошку".
(Он часто обращался так ко мне.)
Стас был маньяк (конечно, понарошку,
в игре такая роль), а в стороне
от дома был лесок, довольно редкий.
И в "крошку" мы играли только там.
Я убегала, пряталась за ветки.
"Маньяк" бежал за мною по пятам,
а, настигая, с ног валил, запястья
сжимал до хруста и валился на
меня, предупреждая:
"Настя!
Ни слова взрослым..."
Я была сильна,
ловка, быстра, и удавалось Стасу,
меня, конечно, не всегда поймать...
А коль ловил, то я кричала сразу:
"Я расскажу! Тебя накажет мать!"