«Он оставил меня! Оставил! Я никогда больше не буду счастлива… Только он мог сделать меня счастливой, и вот его нет… Я никогда не буду счастлива!..»
Через некоторое время рыдания прекратились, и она одна молча сидела на лесной тропинке.
Когда через час Саша не вернулась домой, Сонцовы заволновались.
— Ее и вовсе не следовало отпускать одну! — восклицала Прасковья Антоновна. — Надо пойти искать ее!
Искать… Но не посылать же за ней прислугу? Сам Викентий Дмитриевич рад был отправиться на поиски племянницы, но рыдающие жена и невестка не давали ему этой возможности. И тут, как никогда своевременно, появился Владимир Алексеевич.
— Князь! — кинулся к нему Сонцов. — Такая радость, что вы пришли!
Ельской насторожился:
— Что произошло?
— В двух словах не расскажешь… Этот негодяй… Впрочем, вот что: племянница, Сашенька, ушла с час назад и ее все нет! Я волнуюсь за нее. Она так сильно огорчена…
— Но что произошло, Викентий Дмитриевич?
— Багряницкий сегодня прислал письмо, в котором соизволил сообщить о своем отъезде и о разрыве помолвки с Сашенькой. Письмо!
— Как это? — изумился Владимир. — Просто прислал письмо, и все?
— Да, — потерянно ответил Викентий Дмитриевич. — Я прошу вас: я не могу послать прислугу на ее поиски, не могу пойти сам — вы видите, мне не дают этого сделать. Вы мой давний друг, я полагаюсь на ваш разум и скромность — найдите ее, Владимир Алексеевич! Как бы не случилось беды…
— Конечно, Викентий Дмитриевич, вы можете ничего мне не объяснять… — при этих словах князь тут же, не медля ни секунды, вышел вон.
Он решил направиться в лес, зная, что Саша любила гулять там одна и с Багряницким, и не ошибся. Он нашел девушку, сидящей на тропинке. Когда он увидел ее, то остановился, не решаясь подойти. Но подойти все-таки следовало.
Ельской подошел к Саше и опустился рядом с ней на колени:
— Александра Егоровна… — тихо позвал он.
Саша посмотрела на него. У Ельского захватило дух — такая она была несчастная. Она молча протянула ему письмо. Когда Владимир прочел его, то растерялся. Упрекать сейчас Багряницкого глупо, легче от этого никому не станет. Проявить свои чувства — еще хуже. Владимир посмотрел на нее: девушка доверилась ему. Этими слезами, этим письмом она все рассказала ему о себе. Такое доверие постороннему человеку может дорого стоить, но Саша, видимо, посторонним его вовсе не считала. И от этого было еще тяжелее.
— Если бы я только мог помочь вам… — сказал он.
— Мое сердце разрывается от боли… Я, кажется, сейчас умру, — пробормотала она. — Мне так плохо, я так несчастна… Я никогда больше не буду счастлива…
Слезы опять навернулись ей на глаза, и Саша, не в силах сдерживаться, заплакала, спрятав лицо в ладонях. Ельской скомкал письмо. Любимое им существо было раздавлено, уничтожено, было совершенно беспомощно в своих страданиях… Он понимал, каково это — так обмануться, испытать такое разочарование… Кажется, легче умереть…
— Легче умереть… — пробормотала Саша.
Глаза у нее были покрасневшие от слез и совершенно безумные.
— Я раньше смерти боялась, а теперь не боюсь… Я думала, что умереть — страшнее всего, а ведь это, оказывается, самое простое… Я умру, умру! — крикнула она.
Ею овладел приступ отчаяния — такой силы, что Ельской испугался. Страстная натура сбросила с себя все покровы и рыдала, не имея возможности сдерживаться. Владимир схватил Сашу и прижал к себе с силой, не давая ей двигаться. Она обхватила его руками, лицом уткнулась ему в грудь и все плакала и плакала, не в силах унять слезы. Он что-то говорил, пытаясь ее успокоить, убеждал ее в чем-то… Говорил, что жизнь еще вовсе не кончена, что все пройдет, гладил по голове, целовал в волосы, в мокрые щеки, прижимая к себе, пока, наконец, плач не перешел в судорожные вздохи.
Стемнело. Они все еще сидели на земле. Саша обессилела от плача и теперь тихо прижималась к Владимиру. Он тоже ничего не говорил, прижимая ее к себе и тихонько покачивая. Оба потеряли последние силы и были не в состоянии говорить.
— Надо идти домой, — наконец тихо пробормотал Ельской. — Там все с ума сходят…
Саша покачала головой и прижалась к нему:
— Я не могу… — Ее шепот был еле слышен. — Не могу встать…
Ее руки уже давно отпустили его и безвольно упали. Владимир, в голове у которого тоже все смешалось от усталости, поднялся с земли и помог встать Саше. Когда он понял, что она действительно не может сделать ни шагу, то взял ее на руки и понес по тропинке к дому. Саша уткнулась лицом ему в грудь и не проронила ни единого слова, не сделала ни одного движения за все то время, что он нес ее.
Их заметили из окна, когда они уже близко подошли к дому. Все окна были освещены, на порог выбежали заплаканные Прасковья и Лукерья Антоновны, взволнованный и бледный Викентий Дмитриевич, Ксения и Лиза. Тут же суетилась и причитала прислуга. Ельской внес Сашу в дом и, взглянул на Сонцова. Тот понял безмолвный вопрос и быстро двинулся вперед, показывая дверь Сашиной комнаты. Владимир вошел, уложил Сашу на кровать и последним, что он запомнил в этот вечер, были ее бледное запрокинутое лицо, закрытые глаза и рука, свесившаяся с кровати.
Комнату Саши заполонили мать, тетка и сестры. Начались шум, плач, беготня… Ельской медленно прошел в гостиную и тяжело опустился в кресло. Его охватила усталость, которой у него не бывало никогда, даже во время тяжелых военных походов. Но сегодня испытанию подверглось не его тело, а его душа… А душевная боль всегда сильнее любой другой, они изматывают человека до конца, до самой последней капли, лишают его огня, воли, желаний…
Следом за ним в комнату вошел Сонцов. Уставшая, безвольная фигура князя произвела на него сильное впечатление. Он едва решился спросить:
— Что произошло?..
Ельской опустил голову на руки.
— Я нашел Александру Егоровну в лесу, — тихо начал он. — Она сидела на земле и плакала. Совершенно невозможно было сразу вести ее домой, она была не в состоянии идти… Она так плакала! — как бы внезапно поразившись своим словом, произнес Ельской. — Она, видимо, очень любила его… — тихо добавил он.
— Ничего, ничего. — Викентий Дмитриевич сел рядом с Владимиром Алексеевичем. — Это пройдет… Все проходит…
— Да, пройдет… Но как? — спросил князь.
— Что значит — «как»?
— Что с нею станет? Как она будет жить с такой душевной раной? Когда утешится? И утешится ли?.. Александра Егоровна — девушка с характером пылким, — все так же тихо, не повышая голоса, говорил Ельской. — Для таких натур все проходит не так бесследно, как для прочих… Если бы вы видели, что с ней творилось, когда я нашел ее… Слышали бы, что она говорила… Кстати, вот это письмо. — И князь протянул бумагу Сонцову.
— Саша вам что-то говорила? — Викентий Дмитриевич вопросительно посмотрел на Ельского.
— Да, говорила… Многое… Но можете считать, что я ничего не слышал. — Князь в ответ только взглянул на Сонцова. — И ничего не знаю…
— Я и не думал… — пробормотал Викентий Дмитриевич. — Вы знаете, как я доверяю вам…
— Спасибо… Будьте теперь к ней внимательнее и, если что, можете всецело полагаться на меня…
Ельской поднялся.
— Мне пора ехать, — сказал он.
— Но как же вы поедете? Вы совсем без сил, а путь неблизкий…
— И все же я поеду. Мне теперь неуместно оставаться здесь. У вас хлопот будет много, я не хочу мешать. Если позволите, я приеду завтра узнать, как у вас дела…
— Конечно, конечно, — ответил Сонцов.
— Обещайте мне, что, если что-нибудь случится или в чем-то будет нужна вам помощь, вы без стеснения обратитесь ко мне, — попросил Ельской.