Инги возле домика не было. Солдат несколько раз позвал ее, Инга не приходила. «Вот неслух!» Он крикнул громче, но Инга не шла, только из глубины сада послышалось нетерпеливое тявканье.
— Чего это она там? — пробормотал солдат. Ему было неудобно, что собака самовольничает и не слушается его. Он пошел на звуки лая, и женщина шла рядом.
— Вот она где, — сказала женщина, показывая вперед. Инга сидела у смородинового куста. Она вытянула морду к хозяину, но не встала с места.
— Ко мне! — грубовато прикрикнул солдат. — Ко мне!
Собака чуть привстала, потом села снова. Она поворачивала голову то к хозяину, то к кусту, волновалась.
Солдат подошел: «Приклеилась, что ли?» Он уже чувствовал, что Инга сидит под кустом неспроста. Осторожно приподнял ветки, свисавшие до самой земли, и увидел рыжий кусок картона, каким обивали стены в финских домах. Картон был набухший от влаги, лежал тут давно, кто его знает, как попал под куст. Хотя обычно вокруг ягодных кустов земля бывает чистой. Солдат сделал отстраняющий жест рукой, предлагая женщине отойти, оглядел весь куст, проверил, нет ли оттяжек, затем осторожно приподнял картон. И увидел две яркие пластмассовые коробочки-«мыльницы».
Он снова махнул женщине рукой: «Идите в дом». Достал одну «мыльницу», потом вторую. Так и есть. Взрыватели поставлены на боевой взвод. «Недурные гостинцы». Он вернулся к дому, лишь обойдя с собакой весь сад. Встревоженная женщина стояла на крыльце.
Солдат показал свои находки:
— Не видели еще где таких «мыльниц»? Их только возьми или прижми ногой. На тот свет прямая дорога.
— Господи, — проговорила женщина, и ее голос задрожал. — Завтра же мои ребята приезжают. Они бы сразу эти коробочки нашли. Ребята все видят. Значит, мины?
— Скажите Инге спасибо, — отозвался солдат. — А детей вообще-то предупредите.
… Вот этот случай и пришел на память комбату.
— Значит, лечить ее нельзя? — переспросил он ветеринарного врача.
— Бесполезно, — ответил тот. — Может, раньше что и удалось бы сделать, а теперь поздно.
— Значит, списать… — Командир снова взял акт. — И как вы предлагаете поступить со списанным животным?
Графу с этим вопросом Горожанский в акте не заполнил.
— Ни к какой службе она совершенно непригодна. Придется уничтожить.
Командир был, в общем, спокойным человеком, и мало кто в части видел его вышедшим из себя. Горожанский увидел.
— И это говорите вы, врач? — Подполковник вскочил с места, схватил акт, словно хотел разорвать его на части. — Собака всю войну проработала с нами, была ранена, потом работала снова. Она нашла пять тысяч мин, посчитайте, сколько спасла человеческих жизней! А вам все нипочем! — Он быстро прошелся по комнате и встал перед ветврачом: — Говорят, в некоторых армиях отличившимся собакам присваивают сержантские звания и даже боевые медали дают, хотя нигде собаки не делают такой работы, как наши. Я бы такой собаке, как Инга, памятник поставил. Хороший памятник где-нибудь на бывших минных полях.
Горожанский молчал.
— Так вот, — объявил командир. — Акт я утверждаю. Раз собака непригодна к службе, ничего не поделаешь. Исключим из списков, но в части оставим. Держать ее под особым наблюдением ветеринаров. Сколько придется, хоть пять, хоть десять лет. Она заслужила. И кормить, обслуживать ее как всех строевых собак! Понятно?
— А если ревизия? — неуверенно спросил Горожанский. — Я с удовольствием, но если ревизия, ведь начет сделают, платить придется…
— Мое приказание, на меня пусть делают начет.
На том разговор и кончился.
А Инга жила еще долго. Она ходила по вольеру осторожной, но уверенной походкой. Человек, не знавший, что с ней, вряд ли догадался бы, что она почти совсем потеряла зрение. Для ее глаз мир, тот мир, который она помнила таким ярким, состоял теперь из сплошной серой мглы, в которой изредка возникали неясные белесоватые пятна света. Но то, чего не видели глаза, улавливало удивительное обоняние, позволявшее Инге в прежние времена находить взрывчатку на такой глубине, где, по мнению кинологов, собака почувствовать ее не могла никак. И слышали чуткие ее уши. Обоняние и слух Инги необычайно обострились. Поэтому она и двигалась уверенно, безошибочно находила дорогу.
Она очень скучала — по своему вожатому, по работе. Никто теперь не посылал ее на поиски, никто не хвалил за учуянную взрывчатку и не угощал сушеным мясом. Ей вполне хватало еды — она ведь тратила мало сил и редко испытывала чувство голода, — но она тосковала по этому мясу, как по ласке хозяина, так нужной собаке. За годы службы в ней очень окрепла и развилась унаследованная от бесконечной цепи предков потребность во внимании человека — друга, которому собака призвана служить.