Да, но в них важна каждая интонация, каждое движение. Не то чтобы я говорил актерам, как именно следует произносить каждую реплику, — я никогда так не делаю. Мы просто разговариваем и очень скоро начинаем понимать друг друга без слов.
Это один из самых сложных для понимания ваших фильмов. Очень трудно разобраться, что же происходит на самом деле, а что — в воображении героев. Вы хотели сбить зрителей с толку?
Нет-нет. Эта сложность была мне необходима, но не для того, чтобы сбить с толку, а чтобы дать почувствовать загадку. Загадка — это хорошо, а неразбериха — это плохо, и между ними огромная разница. Я не люблю говорить о таких вещах, потому что говорить о них так, как они того заслуживают, могут только поэты. Но ключи к правильной интерпретации в этом фильме есть. Я продолжаю утверждать, что история, которая в нем рассказывается, достаточно прямолинейна, и только некоторые вещи трудно понять сразу.
Мы многого не понимаем в реальной жизни, но, когда то же самое происходит в кино, люди начинают волноваться. Но на самом деле все это может быть понято каким-то образом. Большинство фильмов сняты так, чтобы их мог понять кто угодно. В них не оставлено места для фантазий и чудес. Когда в CiBy прочитали сценарий, у них возникло какое-то количество вопросов. Но потом они сказали, что фильм гораздо понятней, чем сценарий.
По крайней мере на одном уровне, это фильм о человеке, который, возможно, убил свою жену за то, что она ему изменила, но ни фильм, ни сценарий не предоставляют нам доказательств ее вины.
Да, но ведь так обычно и бывает: сначала подозрения, потом доказательства. Если в вас ну ничего нет от параноика, все равно в вашем сознании подозрения выглядят как нечто реальное, как если бы все произошло на самом деле. Так что доказательства оказываются ненужными. А Фред очень, очень чувствителен. (Смеется.)
Нигде в сценарии не говорится открытым текстом о смерти Рене, но фильм сообщает об этом событии еще менее прямолинейно: мы какую-то долю секунды видим то, что может быть ее изуродованным телом. Почему?
Потому что в том, что это произошло, не уверен Фред. Но Фред-то никогда и не был ни в чем уверен. И все же в этом событии он уверен достаточно, чтобы это свело его с ума.
Вы часто вводите в обыденную ситуацию угрожающий или чужеродный элемент или хотя бы намек на него. Можете что-нибудь об этом сказать?
Ну, это часто происходит. Вы где-нибудь хорошо проводите время, и вдруг кто-то произносит нечто, наводящее ужас. Или вы видите, что из кармана у кого-то торчит пистолет, и это меняет всю ситуацию. У вас есть определенное представление о том, как обстоят дела, но потом что-то случается, и вы видите, что они обстоят совсем по-другому, и вам приходится принять это к сведению. Вот это мне по-настоящему нравится.
Фред одержим ревностью и страхом измены. Вам пришлось пережить что-то подобное?
Мы все можем сочувствовать любому другому человеку, как бы странно он себя ни вел. Я не знаю, почему так, но в каждом из нас есть этот общий для всех людей набор состояний, которые мы можем пережить. Мы все словно уже знаем о них.
Вторая часть фильма открывается сценой с Бальтазаром Гетти в роли Пита Дейтона, лежащим в садовом шезлонге. Здесь все: музыка, цвета, белый заборчик, собака, та плавность, с которой движется камера, — напоминает о «Синем бархате». Классический линчевский кадр, если хотите.
Это начало новой жизни, жизни Пита. Человек просыпается, оглядывается по сторонам, видит кого-то и начинает проявлять любопытство. Этот кадр напоминает мне о моем детстве в Спокейне, штат Вашингтон. (Смеется.) Так я и жил, когда мне было два или три года: в маленьком шезлонге. Прекрасные были деньки! Тот заборчик, кстати, был на месте съемок изначально, но зрители ведь обязательно подумают, что это мы его поставили!
Особое значение имеет герой, существующий и в мире Фреда, и в мире Пита, — Таинственный Человек. Он напоминает Человека Из Другого Места в «Твин Пикс», — возможно, посланца иного мира.
Да, это так. Не хочу объяснять, что он символизирует для меня, но он воплощает некоторую абстракцию.
Я предполагаю, что это элемент, который был привнесен вами, а не Гиффордом.
Вообще-то, говорить так не совсем правильно. Когда вы пишете совместно с кем-нибудь, все элементы становятся общими. И уже не важно, кому какая идея принадлежала изначально. Они становятся общими. Я влияю на Барри, а он на меня.
Но на самом-то деле все идеи изначально были моими! (Смеется.)