Потом я познакомился с Трентом Резнором из Nine Inch Nails, и мы стали работать вместе. Он записал для фильма две песни и несколько дронов — музыкальное чутье у него потрясающее, он внимателен к каждому звуку.
И он, очевидно, разделяет ваше понимание музыки как еще одного звукового эффекта.
Да. Многие двигаются в этом направлении. Пограничная зона между музыкой и звуковыми эффектами — это самая интересная область.
А потом Барри Гиффорд познакомил меня с тем сборником, «Doc Pomus’s Greatest Hits» — каверы разных групп и исполнителей на песни Дока Помуса. Когда я услышал, как Лу Рид поет «This Magic Moment», мне очень понравилось и я захотел использовать эту песню. А спустя десять лет после «Синего бархата» я наконец-то смог позволить себе «Song to the Siren» проекта This Mortal Coil. Это одна из моих самых любимых песен.
По мере того как вы снимаете фильмы, ослабевают ли страх и тревога перед их выходом на экран?
Нет. На самом деле они даже усиливаются. У людей уже сформированы определенные ожидания, так что мне есть куда падать. Зрители знакомы с моими предыдущими работами, по крайней мере некоторые зрители. Так что все усложняется. Я уже не какое-то «новое лицо». Такое случается только однажды. Сейчас мне больше всего хотелось бы заканчивать один фильм и тут же приступать к следующему, не думая о последствиях, плохих или хороших. Потому что это уже не имеет ко мне никакого отношения. Фильм — это то, что я хотел сказать. Я не обязан говорить еще что-то, делать еще что-то. Все это чушь. Изящное искусство Фальшивой Чуши.
Учитывая, что ваш предыдущий фильм «Твин Пикс: Огонь, иди за мной» был весьма прохладно встречен критиками, не кажется ли вам, что вокруг «Шоссе в никуда» еще больше каких-то ожиданий и разговоров, чем обычно?
Я не знаю, что там происходит. Но «Огонь, иди за мной» дал мне прекрасный опыт. Когда тебе дают пинка и ты оказываешься на улице, а там тебя пинают еще и еще, когда ты оказываешься на земле, весь в крови и с парой выбитых зубов, все, что тебе остается, — это встать и идти.
Вам уже приходилось испытывать нечто подобное раньше, после выхода «Дюны».
Да, я тогда был совершенно уничтожен. Я вообще чуть не умер! Единственное, что спасало меня, — это «Человек-слон». Благодаря этому фильму критики не могли совсем уж скинуть меня со счетов. Если бы я снял только «Голову-ластик» и «Дюну», они бы сварили меня заживо.
Вы говорили, что вам близок Генри из «Головы-ластик» — человек, парализованный страхом. В этом они с Фредом Мэдисоном похожи, не так ли?
Да, похожи. Фред тоже заблудился во тьме и сумбуре, там, где правит страх.
Является ли для вас творчество некой терапией? Помогает ли оно изменить вашу духовную и личную жизнь к лучшему?
Нет, я так не думаю. Если тебе вернут все твои любимые игрушки, вряд ли они будут значить для тебя то же, что и в детстве. Так что мы и правда меняемся с течением лет, но жизнь слишком коротка, чтобы мы могли измениться по-настоящему сильно.
Возможно, большинство людей обращаются к религии потому, что она обещает им бессмертие души, говорит, что смерть — это еще не конец. Вы согласны с этим?
Не уверен, что мне хотелось бы в это углубляться, но... Да, я верю в то, что смерть — это еще не конец. Но ведь это только слова. Просто я думаю так, а кто-то думает иначе. Это как пойти спать: с утра ты проснешься, и начнется новый день. Может быть, и со смертью так же: ты умираешь, проводишь некоторое время во сне, а потом, боже ты мой, просыпаешься вновь!
А может быть, сон — это то состояние, в котором мы находимся сейчас? Кто может поручиться, что этот мир не какое-то чистилище, а реальная жизнь не позади или не ожидает нас в будущем?
Рассуждать так — это принимать кусок веревки за змею. Мы не можем непосредственно воспринять подлинную реальность. «Реальное» прячется от нас на протяжении всей нашей жизни, но мы не способны его увидеть. Мы все время принимаем какие-то вещи за него. Страх появляется, когда ты видишь часть, но не видишь целого. Если бы можно было увидеть все целиком, никакого страха бы не осталось.
10. Возвращение в этот дивный, огромный, прекрасный мир. «Простая история»
В мае 1999 года на Каннском фестивале можно было услышать шокирующие новости: вышел новый фильм Дэвида Линча, в котором режиссер не пытается пугать, эпатировать или мистифицировать зрителя. Самым вопиющим образом в нем отсутствовали карлики, Таинственные Люди, странные прически, пончики, наркотики и мертвые королевы выпускного бала. Линч был все еще способен удивлять, и в этот раз ему удалось сбить с толку как критиков, так и широкую публику с помощью «Простой истории», исполненной трогательного гуманизма.