— Окей. Тогда я просто... э-э... буду рядом.
— Я выйду через минуту. Просто будь готов отвезти меня к Сержу. Я хочу приступить к работе.
— Ну, конечно, — ответил он. Его шаги затихли вдали.
Я сполоснулся и вышел из кабинки. Питер предусмотрительно заполнил шкафчик рядом с широкой раковиной средствами первой помощи. Я перевязал руку и, наконец, посмотрев в зеркало, встретил взгляд человека, которого едва знал. Мои глаза были такими же, как раньше, только стали как-то жестче. Все тело у меня стало больше, массивнее, но я добивался именно этого. Страх был моим союзником. Чем крупнее я становился, тем больше страха мог нагнать своим видом. Но человек внутри — я мог бы смотреть в это гребанное зеркало целый год и не знать, кто он такой. Может быть, потому, что меня посадили в тюрьму как раз тогда, когда я должен был расправить крылья и стать мужчиной. Или, может быть, я всегда буду никчемным потерянным кусочком пазла, который невозможно собрать и в конечном итоге будет выброшен на свалку. Кроме Питера, был только один человек, который когда-либо смотрел на меня так, словно я был больше, чем просто злобный зверь. Но она бросила меня всего лишь после нескольких мимолетных часов, проведенных вместе. Боже, как же мне было тяжело все еще думать о ней.
«Возьми себя в руки, черт подери!» — сказал я себе, нахмурился и отвернулся.
Пора было отправляться на работу. Я должен был оправдать прозвище, которое заработал себе в камере.
Когда я отошел от зеркала, то понял, что эти слова отразились в моем сознании. Те, что были наколоты у меня на лопатках самодельным татуировочным пистолетом, сделанным из мотора старого плеера. Тюремные татуировщики были мастерами своего дела, эти наколки были их искусством.
Сегодняшний день был для меня новым началом. Хорошее кровопролитие было бы отличным началом моей карьеры на воле, и я был уверен, что у Сержа Генуя есть кто-то, кого нужно наказать.
Я был просто предназначен для этой работы. Никто другой не мог бы действовать с особой жестокостью, до глубины, на которую я бы охотно опустился.
В конце концов, не просто так меня называли Мясником.
Глава 9
Эйнжел
Шум у моей двери вывел меня из обычного дневного оцепенения.
В комнату вошел Хорхе, неодобрительно оглядывая мою темную спальню.
— Твой отец хочет тебя видеть.
Я села и вытащила наушники.
— Зачем?
— Откуда мне знать? — вопросом на вопрос ответил он и наконец встретился со мной взглядом, и на его лице появилось скучающее выражение. — Вставай.
— Мне нужно переодеться, — сказала я, натягивая простыню до шеи, чтобы скрыть майку и короткие шорты.
— Я подожду, — он скрестил руки на груди и уставился на меня. Как правая рука Гектора, Хорхе мог свободно распоряжаться в доме по хозяйству, руководить большей частью делишек Гектора и мной. Но даже в этом случае он не мог причинить мне вреда больше, чем требовал Гектор. А заигрывать со мной было категорически запрещено. Я благодарила Бога за это как за маленькое чудо.
Мне хотелось запротестовать, приказать ему уйти, но не было смысла. Он не сдвинулся бы с места. Он отлично умел, даже соблюдая правила приличия, так гадко ухмыляться, хотя при этом никогда не прикасался ко мне. Он не раз как будто трахал меня взглядом. Сегодня же всё было по-другому.
Отбросив простыни, которыми укрывалась, в сторону, я встала и поспешила к своей гардеробной, затем с громким стуком захлопнула за собой двери. Я позволила себе эту маленькую победу, но она не продлится долго. Я порылась в розовых платьях с оборками и нарядах маленькой девочки, которые нравились Гектору. С тех пор как он «удочерил» меня, он настаивал на том, чтобы я одевалась как мечта педофила. Короткие пышные юбки, туфли модели «Мэри Джейн» (прим. туфли на среднем каблуке в виде кирпичика), гольфы, розовые тени для век. Он облизывался, заставляя меня поедать огромные леденцы на палочке, когда мы с ним сидели рядом за обеденным столом, и все в комнате смотрели на меня с моими косичками и бантиками. Отвратительно. Так блин отвратительно, что тошнит. Но мне удалось подобрать несколько своих собственных нарядов во время моих нечастых походов по магазинам — каждый раз в сопровождении Хорхе в качестве моей вооруженной охраны.
Вместо детской ерунды я выбрала скромную белую блузку, узкие джинсы и черные туфли на каблуках. Может быть, вечером я получу несколько синяков, но оно того стоило. Этот маленький бунт сохранял в неприкосновенности крохотную частичку моей души — частичку, которую я спрятала в тот день, когда Гектор Бланко пришёл за мной. Синяки я ещё могла пережить, но спуск по темной лестнице, которая вела мимо винного погреба в глубину подвала под домом... я вздрогнула и отогнала эту мысль. Конечно, этот день закончится хорошо, и меня не отведут туда, вниз.
Одевшись, я вышла из гардеробной — всё также под наблюдением Хорхе, который не сводил с меня глаз — и направилась к туалетному столику.
— Ему это не понравится, — проговорил Хорхе и шагнул ко мне, его покрытое шрамами лицо всегда было как бы растянуто в полуулыбке. — Эта одежда совсем не…
— Отвали.
Я нанесла немного теней на веки, тушь и помаду, затем расчесала свои длинные тёмные волосы. Показуха. Вот что было для Гектора важнее всего на свете. Чем ближе подступал Хорхе, тем сильнее я ощущала последствия своих действий. Но пока я не хотела думать о последствиях. Не сейчас. Подумаю после того, как выясню, почему Гектор хочет меня видеть. Меня редко вызывали в его кабинет. Обычно меня снимали с полки как куклу только для больших мероприятий, где устраивают шоу с собачками и пони, вроде семейных выходов на публику, где я должна была висеть на руке Гектора, кивать и улыбаться, и обращаться к нему «папа», если кто-то спрашивал. Я была его заводной говорящей куклой. Красивая, но пустая.
— Давай же. Не заставляй его ждать, — сказал Хорхе и вышел в коридор, а я, как всегда, последовала за ним.
Я сцепила руки, сплетя пальцы перед собой, когда шла. Это была привычка, которую я приобрела, главным образом потому, что она скрывала дрожь в моих ладонях. Забавно, когда я впервые очнулась в этом аду, я боролась. Я пыталась убежать, делала всё, что могла, чтобы освободиться. Но после того, как Гектор провел со мной разъяснительную работу и поведал, где теперь моё место, какие у меня обязанности, после того, как он отвел меня в подвал и... нет. Это был плохой путь, и я не могла себе позволить опуститься так низко. Если бы я это сделала, отчаяние захлестнуло бы меня.
Мы спустились по изогнутой лестнице под стук моих каблуков по полированному темному дереву и вошли в большой вестибюль. Над головой сверкала хрустальна люстра, а стены украшали дорогие произведения искусства, которые никто по-настоящему не ценил. Безвкусный и чересчур вычурный, этот дом был святилищем единственной истинной любви Гектора Бланко — денег.