– И что?
– Что? Почему, думаешь, дед в Белоруссию катается раз в полгода? Она его, как оказалось, всю жизнь ждала, искала, сын у неё и внук уже, погиб, правда, внук. Дальнобойщиком устроился, и его на дороге убили из-за пустой фуры. Красивый был, на тебя похож.
– Когда ты в первый раз испугался?
– Не знаю, когда симулировал аппендицит, наверное. Осенний призыв, а я в девушку влюблён, ох красивая! Отец у неё страшный антисемит был, так ещё интереснее. Лежу на столе, привязали меня, маску надели, говорят, считай. Профессор заходит – пьяный в хлам, в говно! И студенты с ним. И уже нож взял, а я же вижу его! Тут я испугался.
– И что ты сделал?
– Орать начал. Анестезиолог маску с меня снял, на себя нацепил, подышал и говорит: «Точно, не идёт». Покрутил что-то – и обратно на меня. Тут уж я вырубился. Хотя были моменты и пострашнее.
С чего эта история началась для мамы? С того момента, как добрые люди сообщили ей о том, что у мужа есть любовница на «Ленфильме»? Или, может быть, с того ноябрьского дождливого дня, когда она открыла дверь, а там Эта с распухшим животом: «Я рожать приехала, найди мне больницу, не берут никуда без прописки». А ещё был вызов на Сахалин. Официальный документ в конверте. Мама взяла его из почтового ящика и положила на стол, не в мусорное ведро, не на полку под простыни, куда пряталась книга о технике любви Дао.
– Когда ты впервые захотел жениться?
– На первом курсе, сразу после школы. Это была первая моя женщина. Мы в Харькове встречались.
– И что?
– Я приехал домой, рассказал отцу, а он вывел меня на улицу, повёл рукой и сказал: «Видишь, как много красивых женщин? Смотри, любая может стать твоей. Понял? Так зачем тебе женится на первой?».
– Так и сказал?
– Да, дед никогда не матерился.
Отец любил только меня. Я это знал, но не думаю, что смог это почувствовать. При встречах он хлопал меня по плечу, интересовался:
– Как учёба? На отлично? Молодец! Где ты будешь стоять? В почётном карауле? Может, ты ещё в комсомольцы запишешься? Ты бы лучше спортом занялся, а ну выровняйся, у тебя скоро сиськи вырастут! Я в твоём возрасте самбо занимался, а ты председатель какой-то дружины. Мила, может, на плавание его запиши, что ли?
Ян, как потом выяснилось, учился плохо, читал мало, ни Белый Клык, ни Томек его не интересовали, дружинами он не руководил и вообще был полным разочарованием, так как всё, чего он желал, – это вернуться на Сахалин к маме, которая обнимала, целовала, любила и не хлопала по плечам.
– Почему вы не сказали мне, что он жил здесь несколько месяцев, даже в школу ходил?
– Тебе было одиннадцать лет, мы решили, что так будет лучше.
– А когда было страшнее, чем на операционном столе?
– Когда товарища своего, водителя тягача, окровавленного пёр ночью по тайге в часть и волки выли. Один тащил его, потому что капитан наш бухал с бабами и даже выйти на мороз отказался. Фельдшер тогда сказала мне: или в часть, в госпиталь, или помрёт. Затянула ему ноги, и я пошёл.
– А почему на тягаче не поехал?
– Так мы не успели масло залить, мотор заклинило! Я назад к бочке сдавал и наехал ему на ноги. Водить-то я нихуя не умел.
– И что было?
– Ничего не было, замяли всё. А товарища домой отправили. Нас в той деревне даже близко быть не должно было.
Мама любила смотреть передачу «Жди меня».
– Я знаю, чего ты эту передачу так любишь, – говорил пьяненький отец и смеялся, – ты всё ждёшь, что меня искать кто-то будет, да?
«А чего нам ждать-то?» – подумал я и открыл сайт передачи. Данилевский Евгений Аркадьевич. Найти.
«Ищу отца. Знаю, жил он в Москве, учился в Харькове. Снимался в кино, не актёром, а тем, кто прыгает. Маму очень любил, но семья его была против. Но они всё равно друг друга любили, и он даже жил у нас в Южном в год два раза. Знаю, тётки у меня есть, и бабушка, и братишка есть, на пару лет старшей миня, знает або мне. Может, я им и ни нужный, но очень хочу найти и отца, и братишку, потому что это правильно. Всю жизнь их ждать буду. Ян Данилевский. Сахалин».
Мама осела за моей спиной.
– Ты такие вопросы задаёшь, вот ты думаешь, это легко рассказать? Баек много, а самого страшного – так это даже вспоминать неохота. Уйди. Выключи камеру. Уйди, я сказал, я в туалет хочу.
Я отвернулся, он никогда не просил помощи, просил сбросить его с высокой крыши.
Как-то отец притащил нам в дом картину. На большом, как мне тогда казалось, с мой рост, куске фанеры на чёрном масляном фоне был изображён белобородый старик. У старика большие мозолистые руки, как сейчас у отца, одет он в белую рубаху, ноги босые. В руках у старика ружьё, искривлённый крюком ствол которого прочно запутался в огромной металлической раме – сродни головоломке – железный куб в кубе, и во всём этом чёрный ствол. Даже мне, ребёнку, было ясно, что старик очень хочет застрелиться, потому что прокормить себя он уже не в силах. Да и незачем – черно вокруг, пусто. «Безысходность» – так называл отец эту картину.