Работы у Елены Васильевны много. Еще до зари она должна быть в хлеве, в восемь — в конторе, а в полдень опять в хлеве... А когда Эрле уезжает в командировку, Елена Васильевна чуть не валится с ног! У них много рабочих — и на огороде, и в саду, и на плантациях, и всех надо проверить, с каждым потолковать.
Не успеешь пообедать, как нужно снова идти в контору, где уже обязательно ее ожидают письма. Она должна их прочитать и подготовить ответы, а Эрле их только подписывает. А сколько раз он заставлял их переписывать и ругал, что она до сих пор не умеет выражаться, как он говорит, «административным языком»! А после работы нередко бывают заседания в исполкоме. Иной раз Елена Васильевна намекает Эрле: она, мол, зоотехник и пора ей заняться своими прямыми делами, но он и в ус не дует! Смеется: «учитесь управлять учреждением! Вас в институте этому не учили, а это надо знать. К тому же вы — моя правая рука». Правая! А вот когда ехать в Астрахань, Эрле едет один, без правой руки.
Есть в Булг-Айсте один-единственный симпатичный человек — лесовод Василий Захарович Сухарев. Специальность он приобрел на каких-то трехмесячных курсах, пишет не вполне грамотно, да и вообще мало образован, но очень и очень мил, прост и предупредителен! Сейчас он готовится к экзаменам в лесной техникум и испытывает большие затруднения с математикой. Елена Васильевна охотно помогает ему: надо же как-нибудь убить время!
Елена Васильевна могла бы рассказывать еще столько же, но Ксения встала. Она не хотела беспокоить Машу поздним приходом на ночлег.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ямщик Дорджи подал тачанку к восьми утра, а выехать пришлось после полудня: оказалось, что сбруя немножко не в порядке. Часа через полтора она была починена, но пришел срок поить лошадь, а потом приспело время и ямщику пить чай. Ксения явно сердилась, но сдерживалась. Дорджи, напротив, был в самом благодушном настроении.
Наконец, простившись с Пашей, которая с утра не отходила от нее, Ксения, переодетая в походный полумужской костюм, уселась в тачанку, угрюмо сказав ямщику — «трогай». Дорджи закинул кнут с таким усердием, что смазал Ксению по щеке, и она невольно вскрикнула. Повернув к ней безбородое скуластое лицо, Дорджи смущенно улыбнулся, показывая ярко-зеленые от табачной жвачки зубы.
— Прости, поджялста.
Он был так комичен, что Ксения не могла более сердиться, а только махнула рукой и достала папиросы. Дорджи просительно протянул руку. Закурив, он снова замахнулся кнутом, и лошадь побежала мелкой рысцой, прогромыхала по деревянному мостику через знакомый ерик, и вскоре Булг-Айста скрылась, а вокруг раскинулась унылая серая степь. Небо тоже было серое, без единого проблеска. Кругом стояла тишина, изредка нарушаемая свистом кнута да односложным покрикиванием Дорджи на лошадь.
Через некоторое время пошел мелкий настойчивый дождик, степь наполнилась шуршанием и стала еще непригляднее. Дорога раскисла, и лошаденка сменила рысь на мелкий шаг. Ксения начала опасаться, не придется ли где-нибудь застрять, и заговорила об этом с Дорджи. Но он очень плохо говорил по-русски, и ей удалось добиться лишь обещания ехать побыстрее. Дорджи добросовестно кричал на лошадь, поминутно замахивался кнутом, но лошаденка, пробежав с десяток шагов, снова начинала плестись.
— Дорога плохой, ай плохой,— сказал Дорджи и, привстав, дико закричал на лошадь.
—Ну оставь ее в покое, пусть идет как может...
— Банда близко. Это тоже плохой...
— А ты кричи еще громче, чтобы она услышала,— проворчала Ксения.