— Ну что, она уже вышла?
— Нет. Когда Сеня появится — вы сами поймете.
Я засомневался, все они мне на одно лицо казались, но… Когда Есения вышла, я правда понял. Все понял. Смотрел, не отрываясь, так что начали слезиться глаза. Как и тогда в актовом зале, она была на голову выше других. И даже в крохотной сольной партии Сеня умудрялась перетащить на себя все внимание зала и удерживать его до конца. Солистам и то не хлопали так горячо, как Есении. У гримерки, куда меня провела Романова, волновался, как пацан. Сам себе не мог этого объяснить. А потом Есения выпорхнула к нам навстречу, подняла черные глаза и… все. Я потом еще долго притворялся. Делал вид, что есть и другие… Но это была ложь. С той самой встречи была только она. Все эти, мать его, годы.
— Эх, Верх! Нормальная же была жратва… — сокрушался за спиной Славик, возвращая меня в реальность.
— Что на лесопилке?
— Да что. Скоты ТБ нарушили! Вот скажи, мы на хера каждый божий день инструктаж проводим? Журналы все эти ведем, а?
— Ценность нашего трудового коллектива в том, что из него невозможна утечка мозгов, — рыкнул я. — Куда начальник участка смотрел? Как дети, блядь. Молочникова — на ковер. Выговор и лишение премии до конца года. И это, Слав, там против директора восемнадцатой школы какая-то нездоровая движуха…
— Директор — это мать твоей зазнобы, надо понимать? А как же Катерина?
Я обернулся и, напрочь проигнорировав последний вопрос, повторил с нажимом:
— Так вот разберись, что там происходит. И сделай так, чтобы от нее отстали.
— И долго ты еще будешь за этой мелочью расхлебывать дерьмо?
— Какое — расхлебывать, Слав? Она меня в первый раз о чем-то попросила! — возмутился я.
— Точно. До этого за нее Дана Родионовна клянчила. То деньги под конкурс дать, то на костюмы, то учебу в академии для бедной девочки оплатить. А так-то, конечно, она ничего не просила. А теперь снизошла, и ты на радостях поплыл, а, Верх?
— Это мое дело.
— Она тобой манипулирует.
— Если тобой никто не манипулирует, это означает лишь то, что на самом деле за тебя взялись профессионалы.
Славка заржал. Упал на диван, ударил по ляжкам:
— Во у нас житуха, а? Весело. Мне вот знаешь что интересно? За что бабы мужиков любили, когда денег еще не было?
Я промолчал. Опрокинул в рот еще рюмку коньяка. Жизнь у нас и впрямь была веселая. Нажраться, и то времени не было. А хотелось. Потому что Есении плевать было на мои деньги. Пришла, только когда мать прижало. Стала себя предлагать… И оттого вдвойне было тошно. Неужели она думала, я настолько жалок, что приму такую подачку? Интересного же она обо мне мнения. И это после всего, что я… Нет, не сделал, тут я счета не веду, и своими делами добрыми никого постфактум попрекать не собираюсь. Я же от души. И помогал ей, и потом… ухаживал. Может, не очень у меня выходило, почему-то в ее обществе у меня напрочь отнимало речь. И я превращался в идиота, который не мог и двух слов связать. При том, что я учился ораторскому мастерству, да и в принципе много чему учился, восполняя недополученные в свое время знания. Так вот я с душой, да. Я, блядь, кожей наружу, а ей все как будто игра. И ведь даже обидеться на нее не получается. Потому что… ну мелкая она. Откуда ей знать, как оно все внутри кипит? Каким она краем ходит…
— Верх, ну ты че скис? Нормально ж все уже было. Катерина вон… Нормальная же баба.
— Слав, ты услышал? — прикрыл я глаза. — Порешай с директором.
Глава 4.1
Чуть более чем за год до основных событий.
— Ну как все прошло? Что он сказал, Сенька? На тебе лица нет! Еще и тайфун таки до нас добрался. Как вы доехали? Нас, наверное, опять затопит, и всем будет плевать.
Мама нервничала. Ее сбивчивая речь была тому наглядным подтверждением. Успокаивающе погладив заполошную по руке, я прошла в комнату. Уселась на разложенный и застеленный к моему возвращению диван.
— Ир, ну что ты опять на нее с порога налетела? — вмешался отец, возвращаясь с балкона после очередного перекура.
— Все нормально, пап, — успокоила я обоих. — Маму можно понять. Я вообще не представляю, как вы умом не тронулись в таких обстоятельствах.
Я устало потерла глаза. Хорошо, свет не включали. Смотреть друг на друга было до смешного неловко. Каждый чувствовал вину и стыд. Мама — за то, что это мы из-за нее попали в такую страшную ситуацию, отец переживал, что не смог нас защитить, как в его представлении должен был бы поступить любой уважающий себя мужчина, а я… За то, что попыталась, и не факт, что смогла.