Катя снова замычала, дернулась.
На этот раз он отпустил.
Но лишь её губы. И затылок, и руку продолжил удерживать.
Она смотрела ему в лицо, рвано дыша. Губы приоткрытые, поблескивали от его жадных ласк. На нижней виднелся легкий кровавый росчерк.
Её глаза тоже как океан. Со своими тайнами, неразгаданными сюжетами.
Как же ему хотелось забраться в эту умненькую головку, обосноваться там окончательно и бесповоротно.
Но пока хотя бы её тело получить.
– Ты не имел права, Руслан, – тихо, но с глубинным внутренним надрывом произнесла она, глядя на его подбородок и губы, на которых размазалась его кровь.
– Ты сама вверила свою судьбу мне, – жестко бросил он, разрушая последние иллюзии. Пусть сразу принимает изменившуюся действительность.
– Я не согласна…
– Поздно Воробушек.
– Нет!
– Да…
Последнее слово он прорычал. Ему осточертели разговоры. Не сейчас так точно! Позже он всё разжует ей, разложит по полочкам.
Сейчас пусть даст себя.
Он намеренно говорил жестко, провоцируя её на дальнейший взрыв.
Долго ждать не пришлось.
Свободная рука взметнулась в воздухе, нацеленная на его лицо. Как же женщины предсказуемы! Чуть что – пощечину норовят залепить или же вцепиться ногтями в кожу, разодрать, пометить, наивно полагая, что тем самым унизят или остановят мужчину.
Со многими подобное, может, и проходило.
Но не с ним.
Резкий поворот, и Катя, вскрикнув, оказывается прижатой спиной к его груди, а захват с затылка перемещается на её горло. Руслан не сдавливал его, ни в коей мере. Просто обездвижил Катю, чтобы та не навредила себе.
– Ноготки – лишнее, маленькая. Я дам тебе возможность оставить росчерк на моей спине… чуть позже…
Они стояли рядом со столом, и, легко подтолкнув Катю за бедра, он заставил её едва ли не упасть на стол.
– Нет! Коваль, я против… Я не хочу…
Её протест оборвался, когда он взял её подбородок, повернул к себе и снова набросился на её губы, одновременно пробираясь под кофту, нашел грудь, сразу же стащил лифчик вниз, не обращая внимания на потрескивание ткани и кружева, и, добравшись до соска, сжал его. Вот он – его прелесть, его вишенка, по которой он соскучился.
Катя снова попыталась его укусить, но у неё ничего не вышло. Он действовал на опережение.
Вторгся языком и принялся интенсивно исследовать, ласкать, урча от удовольствия. От ощущения власти над девочкой. Над её телом. Это дурманило голову похлеще любого алкоголя.
Воробушек стала его личным афродизиаком.
Катя не верила в происходящее.
Что бы с ней ни случалось за последнее время, ей удавалось балансировать на краю. Не сорваться в пропасть, не полететь в пустоту.
К чему она совершенно оказалась не готовой – к собственной смерти.
Как человек должен реагировать, держа в руках документ, подтверждающий, что тебя нет? Что тебя стерли. Вычеркнули из реальности.
Естественно, у неё случился срыв. Истерика всё же подобралась слишком близко, и Катя не могла уже воспринимать происходящее адекватно, не могла реагировать сдержанно, контролировать себя.
И когда Коваль обнял её, притянул к себе, явно настроенный на секс, она взорвалась. Она билась в его руках, даже не осознавая, насколько ничтожны её шансы. Ей было плевать! Впервые с их чертовой встречи в коридоре ментовки, она начхала на предосторожность. Ей хотелось царапаться и кусаться!
Его кровь на долю секунды отрезвила её. Как-никак, Катя никогда не причиняла никому физического вреда.
А тут…
Естественно, Коваля её жалкая попытка даже не задержала. Эта сволочь продолжала гнуть свою линию. Сжал, полез целоваться дальше. Держал крепко, страстно.
А она что? Она продолжала сопротивляться ровно до того момента, как он прижал её к себе спиной и добрался до груди, сжал сосок.
Тело Кати прострельнуло. Иначе и не скажешь. Словно молнией пронзило, причем сразу всё. Такая у неё возникла больная ассоциация с тем, что начало происходить дальше.
Ненормальная.
Неправильная.
Появилась незнакомая вибрация, перед глазами все поплыло. Ей бы сопротивляться, а энергия трансформировалась в нечто другое, совершенно непонятное. Пружина, что сдавливала последние недели, сорвалась.
Нечто в сознании Кати сместилось, озарившись вспышкой. Ярость, что душила девушку, переросла в сексуальную агрессию. Поцелуй Коваля она приняла, более того, вступила в неравную схватку с ним, сплетая языки, толкаясь и пытаясь снова прикусить его губу. Прикусила. Но не до крови, а чтобы потянуть, распробовать. Грудь под властными требовательными прикосновениями мужской руки заныла, соски превратились в камушки, ими-то как раз и занялся Коваль.