Но моя просьба осталась без ответа. Барретт дал отбой, и от этой тишины в трубке прошел холодок. Я будто услышала в ответ “Каждый должен отвечать за свои поступки” и очень надеялась, что ребенка уберегут от стресса.
Второе ноября. День рождения Ричарда. Я ждала его и боялась, предполагая, что именно в этот день что-то должно произойти. Но, как ни странно, день оказался на редкость спокойным.
Я поздравила Ричарда с Днем Рождения, отправив ему видео с тиграми из биопарка с надписью “Твой Тотем. Символ власти и силы, таланта и почтения, но также агрессии и беспощадности. Его боятся и чтут. Этот символ одновременно и звериный, и божественный, агрессивный и благородный. Как и Ты. Ты можешь быть и творцом, и разрушителем. Пусть твой тотем всегда подпитывает тебя своей энергией. Люблю. Твоя Лили.”
Мое сообщение осталось без ответа, но я его и не ожидала. Ждала я другого. Чего-то неизбежного. Я чувствовала, как над Алехандро уже нависла видимая только мне угроза, некий символ надвигающейся катастрофы, и мне предстояло быть зрителем в первом ряду, который может только наблюдать за разворачивающимся действием.
Я каждый день погружалась в учебный процесс, ела, занималась плаваньем и йогой, но не было и минуты, чтобы я не думала о всей этой ситуации, которая была словно триггер, отбрасывающий меня в ту ужасную ночь, когда Эльза сообщила мне, что Макс в реанимации. С Алехандро после вечеринки мы больше не общались, я лишь знала от Паломы, что на следующий день вечером он улетел в Мадрид, и я вздрагивала от каждого телефонного звонка, опасаясь, что сейчас кто-то скажет в трубку, что Медина-младший в реанимации. Но все было спокойно. Слишком спокойно. Я не верила в эту умиротворенность и чувствовала, что она обманчива, иллюзорна, как затишье перед бурей. Как спокойствие хищника перед прыжком на свою добычу.
И буря грянула.
Глава 74
Всё началось четвертого ноября. И началось, казалось бы, с хороших новостей. Пока мой кораблик пытался ориентироваться в неспокойных темных водах Соляриса, мне позвонила Нари.
Еще в сентябре она подтвердила дату свадьбы — 14 ноября. Тогда же Нари упомянула, что Дуглас вручил официальное приглашение Барретту, и она очень надеялась, что сопровождающей куна-Ричарда буду я. Лат по предварительным данным сказал, что его хозяин, скорее всего, появится на свадьбе, но не мог сказать с кем. И в этой ситуации решение, быть ли мне на свадьбе, зависело не от меня.
— Ты даже не представляешь, как же я счастлива, что ты приедешь на нашу свадьбу! — с места в карьер начала она.
— В смысле? — еще не переключившись в другой режим, спросила я.
— Сегодня кун-Ричард прилетел в Сингапур, и сказал, что останется до свадьбы. Я не решилась задавать вопросы, а вот Лат все-таки спросил, будет ли он один или с гостьей и кун-Ричард сказал, что вызовет тебя ближе к свадьбе.
— Замечательная новость, — улыбнулась я. — Буду счастлива увидеть тебя и Дугласа.
Нари продолжала без умолку щебетать, рассказывая мне о свадьбе и об ужасах подготовки, а я тихо радовалась, что у меня будет возможность уехать от всей этой головной боли и очень надеялась, что, может быть, все еще обойдется.
Но за ясным небом грянул гром. Как только я положила трубку, мне позвонила Палома и посоветовала посмотреть новости.
“Министр внутренних дел Даниэль Суарес оказался в центре политического скандала, — вещала диктор. — Существуют записи разговоров между министром внутренних дел и директором департамента по борьбе с мошенничеством Хорхе Гарсиа. Они, якобы, обсуждали, как скомпрометировать руководство двух ключевых сепаратистских партий. Даниэль Суарес не признает своей вины, но лидеры испанской оппозиции считают, что выход для министра сейчас только один — уйти в отставку…”
— Что это значит? — спросила я Палому, понимая, что это как-то связано с семьей Медина.
— Как сказал мой отец, Даниэль Суарес — человек Медины-старшего и его марионетка. И если вина Суареса будет доказана, то это отразится на карьере самого Медины. Он готовиться баллотироваться на пост председателя правительства, и сейчас ему такие скандалы вообще не нужны.
Я вновь посмотрела на экран телевизора, где мелькали лица политических деятелей, и почему-то ни секунды не сомневалась, что это было дело рук Барретта и его людей.
Но это было лишь началом, и походило на какую-то череду цепных реакций, выходивших одна из другой.
В десять вечера мне позвонили с какого-то незнакомого телефона, и я, насторожившись ответила на звонок. Как оказалось, это была Ибби.
— Алито пропал. Его два дня нигде нет, — плакала она в трубку, а я, сразу же вспомнив, что случилось с Максом, вообразила Алехандро, крепко избитого и лежащего в госпитале.
— Почему ты так решила? Может быть он куда-то уехал…
— Мама мне сказала, что он на яхте в море, и там испортилась связь, и он уже скоро будет. Но я не верю. С ним что-то случилось. И меня не пускают в школу.
“Черт, всё хуже, чем я предполагала”,— в очередной раз сжала я похолодевшие пальцы. Если ребенка не выпускают в школу, значит дело вряд ли в больнице или в скандале и Алехандро действительно пропал. И теперь родители опасаются, что и с ребенком может случиться подобное.
Я сделала глубокий вдох и, уняв дрожь в руках, начала успокаивать Ибби.
— Я уверена, что мама тебе говорит правду. Все образуется, моя хорошая. Пойди к маме, она тебя обнимет, и вы сделаете вкусное какао с зефирками. Помнишь, как ты меня учила варить какао на мой день рождения? — попыталась я ее отвлечь.
— Мама мне сказала неправду! Не хочу к ней! Приезжай ко мне, пожалуйста! Мне без тебя плохо! — навзрыд плакала она, а я зажала руками рот, чувствуя всё горе ребенка, ее одиночество и страх.
— Ибби, — наконец произнесла я, — мама очень тебя любит, просто ты могла всё не так понять.
Но она не отвечала, я слышала ее всхлипы, и мое сердце рвало на куски от боли и всепоглощающего чувства вины за случившееся. Хрупкий мир ребенка рушился, и мне хотелось закричать от бессилия что-либо изменить.
— Родная моя, не плачь. Я пост… — но я не договорила. В трубке послышалось шуршание, а спустя секунду связь прервалась.
Я попыталась перезвонить, но все телефоны были отключены, и больше Ибби со мной на связь не выходила.
Следующие несколько дней превратились для меня в ад, и, может быть, я меньше переживала, если бы не вспомнила сон, который приснился мне накануне Дня Всех Святых.
Ночью я проснулась от ощущения, будто задыхаюсь и, резко сев на постели, вспомнила недавнее сновидение и лицо Исабель, обнимавшей меня. Оно было каким-то неживым, мертвенно-бледным. Как у мамы перед тем, как она навсегда от нас ушла. Ибби шептала мне “Приезжай ко мне, пожалуйста. Мне без тебя плохо”, а я никак не могла понять, почему она мне это говорит — ведь я была рядом.
Утром я не пыталась звонить Ибби, а решила узнать, как дела в Мадриде, через Палому.
— Ты Алехандро звонила? — тихим голосом спросила я.
— Да я ему три дня дозвониться не могла! Сейчас только ответил, но сказал, что не может говорить.
“Ну слава Богу, что он вообще нашелся”, — выдохнула я, радуясь, что он дома, а, значит, Ибби в порядке.
— В связи с проблемами у отца, Алехандро сейчас не до нас, — поддержала я разговор.
— Да нет, дело не в этом. Моя мама звонила сеньоре Медине. Ибби заболела. Подробностей не знаю, но ее вчера увезли на скорой в реанимацию с температурой сорок.
— Господи… — прошептала я, а в груди все похолодело.
— Какая-то черная полоса у семьи Медины пошла, — сетовала Палома, но я ее уже не слышала, у меня перед глазами вставал образ малышки с мертвенно-бледным лицом, просившей меня о помощи, и мне хотелось плакать от несправедливости этого мира. Какие бы игры не затевались между сильными мира сего, но сейчас я видела изнанку этих игр, в которых страдал ребенок.