Вот недавно отец и разделил их комнату, поставил стенку. Правда, стена не очень толстая. Старшая сестра любит громкую музыку, слишком громкую, считает Катрин, хотя и она не согласна с той громкостью, на которой настаивают родители. По этому поводу Габриель и родители вечно спорят. Случается, довольно громогласно, когда Габриель, бывает, повздорит с матерью.
Сестра охотно жила бы в комнатушке Йорга. Это скорее даже каморка, зато расположена она в самом начале коридора, вдали от гостиной и от спальни родителей, и сейчас пустует. Йорг, старший брат, служит в армии.
Время от времени в семье заговаривают об обмене квартиры, мать нет-нет да кинет пробный шар, размечтается о центральном отоплении и горячей воде.
Но отец всякий раз решительно возражает:
— У каждого из нас есть четыре стены. И кухня есть, и ванная. Мне до работы пять минут, тебе — десять. Разве это не огромное преимущество?
Катрин подходит к окну, его слегка припорошили гонимые ветром снежинки. Она смотрит на улицу, на голые ветки старых деревьев и вдруг видит внизу мальчика. Защитный шлем он снял и держит в руках, волосы прилипли к голове. Отсюда, сверху, он кажется ей маленьким и щуплым. Но он не такой. Она поняла это, когда сидела на мопеде, укрываясь за его спиной от ветра.
Мальчик оглядывает фасад дома, и девочка догадывается, что он ищет ее за одним из многочисленных окон. Значит, он не уехал. Хотя проводить ее наверх не решился. Сколько же он еще простоит, надеясь обнаружить ее за тем или иным окном?
Катрин отодвигает занавеску. Мальчик машет — он увидел ее. Девочка машет в ответ, прижавшись лбом и ладонями к окну, она ощущает прохладу стекла. Руки и лицо ее горят. От холодного ветра, думает она, но понимает, что не только от этого.
А мальчик — он стоит под деревом, обсыпанным снегом, — надел шлем, завел мопед и еще раз помахал, девочке. Рванув с места, он с такой скоростью мчит по поблескивающей от сырости мостовой, что Катрин пугается.
Еще минутку-другую стоит она у окна, глядя на серую зимнюю улицу, которая кажется ей вдруг какой-то совсем-совсем другой.
Катрин хотела бы называть мальчика по имени. И тут она вспоминает о записке с его адресом, бежит в прихожую, срывает с крючка куртку и находит в кармане клочок бумаги, при этом она не замечает, что куртка надает на пол: «Франк Лессов, Вильгельмру, Тульпенштрассе, 8», и номер телефона.
Теперь она знает его имя. Оно ей нравится. Франк. В ее классе был когда-то Франк, все звали его Франки.
Катрин никогда не назвала бы этого мальчика Франки, не подходит ему. Живет в районе Вильгельмру. Почти за городом, далеко отсюда. В Панкове она бывала часто, но Вильгельмру еще дальше, в стороне. Катрин кладет записку на стол, чтобы не потерять из виду.
Боль в ноге опять заметнее, она прерывает мечтания Катрин. И Катрин ложится, укладывает ногу повыше.
Неужели наступила настоящая зима? Значит, предстоит провести неделю отпуска в лесу. Этих дней Катрин всегда ждала с радостью. Отец обязательно берет этот отпуск в феврале, что бы ни случилось.
Ему нужна эта неделя отдыха, и матери тоже. Как только на дворе холодает, отец приводит в действие все рычаги, подает заявление и получает отпуск. Отца очень ценят в железнодорожных ремонтных мастерских у Варшауэр Брюкке.
Катрин следит за падающими снежниками, они стали плотнее и покрывают крыши и уходящую вдаль территорию железной дороги.
Отец тоже увидит снег и потеряет покой. Почему, однако, так равнодушно думает Катрин о поездке, которую обычно ждала с таким нетерпением, о поездке к зимнему озеру?.. Она еще раз глядит вниз, на улицу. Там рядом со своим мопедом только что стоял Франк.
Оконное стекло холодит ее лоб. Теперь бы ей посмеяться над собой. До сих пор у нее это всегда получалось, когда она хотела отделаться от навязчивых мыслей. Но сегодня ничего не получается, да она и не хочет этого.
Наконец Катрин засыпает — укол, волнение, теплая комната. А просыпается оттого, что ее будто схватили за ногу, да пребольно. Боль делается все сильнее, девочка чуть не кричит: «Отпусти меня, мне же больно».
И открывает глаза. Никто не держит ее за ногу. Над ней склонилась мать. Катрин окончательно проснулась и все вспомнила.
— Что случилось? — спрашивает мать. — Брюки у тебя порваны. Нога забинтована.
Девочка приподнимается и не может сдержать стона. Пробует осторожно повернуть ногу.
И рассказывает все матери.
— На катке? Ах ты, моя горемыка! — восклицает мать. — Кто же это мчался так бесшабашно, что разбил тебе ногу?
— Я сама виновата, — быстро отвечает Катрин, — я замечталась. Ты же знаешь, со мной бывает.
— Знаю, знаю, точно как отец. В самый неподходящий момент замечтается и все на свете забывает. У тебя жар?
Мать кладет плотную прохладную руку Катрин на лоб.
— Нет, небольшая температура, — успокаивается она и помогает дочери приподняться.
Девочка одного роста с матерью, небольшой изящной женщиной, ей еще годятся платья девичьих размеров. Катрин плотнее, она и фигурой пошла в отца.
— Ты у нас худющенькая, кожа да кости, — добродушно подшучивает иной раз отец над своей женой, — да откуда мясу быть при таком темпе жизни.
— Тебе небось толстушка нужна, а? Муж и жена — этакие невозмутимо-спокойные, вот была бы жизнь!
Отец хохочет и с нежностью смотрит на жену, в ее глазах в такие минуты так и прыгают чертики.
Мать хлопочет, старается помочь своей Катрин. Распускает в воде таблетку, стелит на кушетке чистое белье, кладет подушки, чтобы Катрин могла на них положить ногу, и помогает ей раздеться. Осторожно ощупав повязку, она качает головой:
— Ну и номер ты отколола. А виновник, он, но крайней мере, проявил внимание?
— Он подвез меня, — отвечает Катрин, — сначала в поликлинику, а потом домой.
— Что? У него машина?
— Ну, не машина. Мопед.
— Принесу-ка я сок, тебе полезно. Весело же начинаются у тебя каникулы. — Мать выходит из комнаты.
Катрин откидывается на подушку, она чувствует, что таблетка начала действовать. На столе лежит записка мальчика. Катрин закладывает ее в книгу. Вовсе незачем каждому видеть. Довольно и того, что она рассказала. Всего она не может и не хочет рассказывать. У Катрин опять такое чувство, будто случилось что-то необычайное.
В комнату входит Габриель. Она очень похожа на мать, даже повадки у них одинаковые, только полнее лицо; иной раз она кажется чуть простоватой. Отец частенько поддразнивает ее:
— Что, думать нелегко, не правда ли? Наша девочка этого не любит. Ее это утомляет.
Но Габриель не обижается. Она хорошо ладит с окружающим миром, у нее свой жизненный опыт, и только ему она доверяет. Исходя из своего опыта, она оценивает как людей, так и события.
Вот так же она отнеслась к беде, постигшей сестру.
— Катринхен, Катринхен, сегодня же первый день каникул! А кто лежит в постели с перевязанной ногой? Наша милая Катрин. Я тысячи раз хожу на каток, но со мной такого не случается.
Она садится на диван, берет брюки Катрин, разглядывает разрез, качает головой:
— Дурацкая, скажу тебе, история. Дурацкая. Залатать-то можно. Да как они будут выглядеть! Жуть.
Катрин пугается:
— Но брюки мне очень нужны. Они же у меня только с рождества. Отличные брюки.
— Отличные? Что ж, мнения на этот счет могут и не совпадать. Посмотрим-поглядим. Завтра захвачу с собой. Уж как-нибудь справимся. Эгон сделает. Ты его не знаешь еще. Стоит ему взять иголку, и она уже сама шьет. Эгону я их и подсуну. А мальчишка тот — ничего. Так-то, сестричка-малышка, ну отдыхай. Все образуется.
Габриель вскочила и умчалась с брюками. Вихрь, поднятый сестрой, утомил Катрин.
Отец возвращается домой поздно. Он входит в комнату Катрин и едва не заполняет ее, такая она маленькая. Отец вносит в дом спокойствие. Но Катрин уже успокоилась. Опять, думает она, отец задержался в своих любимых мастерских. Слишком часто он задерживается; права мама, когда иной раз досадует, что его работа так близко. Однако лучше бы не было, живи они хоть в Панкове. Отцу и такая даль не помешала бы любить свое производство.