– Ну, она производит серое впечатление, – говорю я.
– Жестко судишь.
– Я ее вообще не сужу.
– Как же нет. Судишь.
Я пытаюсь взять Майю за руку. Она отнимает ее.
– Хорошо, скажи, что ты в ней нашел унылого.
– Майя, мне не нравится этот разговор.
– Тебе трудно сказать?
– Нам больше не о чем поговорить?
– Попробуй описать. Я очень хочу послушать.
Я снова смотрю на немку. В ней нет ничего интересного – бесцветные глаза, какой-то рыбий взгляд, мимика, в которой читаются безрадостные, лишенные событий будни, полное отсутствие необычности.
– Ты права, она красивая, – говорю я.
– Перестань валять дурака.
– Я опять что-то не то сказал?
– Объясни мне, почему ты считаешь ее унылой.
– Не знаю, просто у нее безрадостный и унылый вид.
– Может, она просто устала, – говорит Майя.
– Согласен, но посмотри на нее – эти кошмарные красные, суперпрактичные очки. Прическа.
Немка встает из-за столика и проходит мимо нас.
– А что не так с прической? – спрашивает Майя.
– Сама не видишь?
– Нет.
– То есть ты считаешь, что у нее красивая стрижка?
– Особых проблем с ней я не вижу.
– Да раскрой глаза. У нее ужасно мещанская прическа. Уже по волосам видно, что она поставила себе задачу: все в жизни должно быть практично и рационально.
– А практичность теперь – преступление?
– Нет, но…
– Тогда…
– Просто не говори, что я должен смотреть на ее прическу и восторгаться.
Майя кладет ладони на стол.
– Ты меня не слышишь. У нее практичная стрижка из-за маленьких детей. Если она отпустит длинные волосы, они вечно будут за них дергать.
– Волосы можно заколоть. Если у тебя дети, это не причина выглядеть откровенно неженственно.
– Замолчи. Ты уже стал заговариваться.
Я делаю вдох, глубокий. Уже сожалею, что выпил последний бокал.
– Майя, у нас что, нет другой темы для разговора?
– Чем тебя смущает эта? Я просто спросила, считаешь ли ты ее красивой.
– Майя, прекрати. Ты же сама не считаешь ее красивой, просто ты постоянно слышишь, как мамаши твердят о своей красоте только потому, что у них есть дети. Но мир устроен немного иначе. Конечно, матери запросто могут быть красивыми, но эта женщина некрасива, и не станет вдруг красавицей только потому, что у нее дети.
Майя не отвечает, вертит в руках бутылку. Мы оба молчим.
Матросы на яхте за окном одеты в униформу. Мельпомена. Так называется судно, название написано на борту. На палубе сидит немногочисленная компания и ужинает.
– Может, все-таки сменим тему? – спрашиваю я.
– Как ты меня бесишь, – говорит Майя.
– Прости. Я не хотел тебя бесить. Просто мне кажется, что сейчас не время для такого разговора.
– Какого «такого»?
– Ты прекрасно знаешь.
– Скажи.
– Майя, перестань.
– Нет, скажи.
– Мы слишком много выпили, чтобы начинать эту дискуссию.
Она резко поднимается, опрокинув стул.
– Так ты не хочешь об этом говорить, – кричит она.
Неприятно сознавать, что все посетители ресторана вдруг притихли.
– Может, сядешь за стол? – спрашиваю я.
Она открывает рот, словно вот-вот что-то скажет, но вместо этого поднимает с пола свою сумочку и идет к выходу между столиками, мимо посетителей и официантов, проходит через бар и выходит на улицу.
Снаружи, за стеклянной дверью ресторана, тяжелый и влажный мрак. Майи тут нет. Я прохожу между припаркованными машинами. У меня была надежда, что она просто вышла на улицу и ждет, пока я расплачусь. Я надеялся, что она уже успокоилась, я выйду к ней и извинюсь. И что мы еще будем смеяться над этим случаем, над посетителями ресторана, которые, остолбенев, уставились на нее, когда она шла к выходу. Этот эпизод останется позади, и все будет как раньше.
Вдоль задней стены ресторана идет тропинка, ведущая наверх к маяку. Майя вполне могла подняться туда. Однако, когда я забираюсь на маяк, там пусто. Я карабкаюсь еще дальше, на ближайший выступ скалы, оттуда лучше видно, что происходит внизу. Камни холодные. Мои кожаные подошвы скользят по их гладкой поверхности, так что я вынужден хвататься за все руками. С самого верха видно весь пляж. Он безлюден. Никого до самых отелей в его конце, он тускло светится в темноте на фоне моря.
Невдалеке маяк огибает рыболовецкое судно. На палубе стоят двое мужчин в вязаных безрукавках, они только что закончили вешать фонари на каюту. Мотор гулко стучит. Смотанные сети закреплены на шестах, в свете фонарей они похожи на паутину. Куда они плывут? Что можно ловить в такой час?
Слезать вниз труднее, чем карабкаться наверх. Один мой ботинок проскальзывает, я падаю и обдираю руку о выступ. Ладонь пронизывает сильная боль, я подношу руку к глазам. Глубокий порез на запястье. Рана кровоточит, и я прижимаю запястье к губам. Во рту растекается вкус крови.