— Да я так, из любопытства поинтересовался. Не серчай, почтенный Ляпка.
— Да чего уж там… — буркнул старик, довольный тем, что перед ним извиняется сам майор федеральной службы дисциплины.
Рыбнев подул на кружку, отхлебнул:
— Хорош чаек!
— А сахарину?
— Это не надо, — сказал Рыбнев. — Предпочитаю чистый вкус, без сладких добавок. Где липу-то достаешь?
— У восточной дороги, на дне Махорки у самого берега растет сия водоросль. Я место хорошее знаю, где ее браконьеры не повыдирали еще.
— Махорка — это термальное озеро?
— Так и есть, товарищ майор. У нас тут все озера термальные: хоть всю зиму купаться можно.
— Хорошее у вас место. Если б не засилье серых, можно было бы курорт устроить. Туристы, прибыль. Купил бы себе будочку побольше. — Рыбнев подмигнул старику.
— Если бы не серые. — Старик грустно кивнул. — Среднего сынка похоронил, и внука одного из-за мертвяков проклятых. Старший сынок с женой и внучатами в Лермонтовку уехал, а младший — в Есенине проживает, аспирант в политехническом институте. Ученый он у меня.
— За твоих детей и внуков! — Рыбнев поднял кружку.
— Так, может, водочки?
— На службе нельзя, папаша.
— Правильный вы человек, товарищ майор. Только одна просьба: «папашей» меня больше не зовите, даже в шутку. Не нравится мне это.
— Хорошо, почтенный Ляпка.
— Вот спасибочки.
Рыбнев прищурил левый глаз:
— Так что там насчет вездехода со звездой? Узнал хозяина? Ионыч этот, он?
Ляпка покачал головой:
— Да не помню я, товарищ майор! Старость не радость: память как рваная тряпка стала. Может, он. А может, и не он. Вчера на праздник серости много кто приезжал, разве упомнишь. А потом мертвяки со смертоубийствами учудили — я в будке заперся, револьвер перед собой выставил и от страха трясусь: думал, ночь не переживу. Где уж тут было запоминать.
— Да, ночка тяжелая выдалась. — Рыбнев сочувственно покивал. — А этот Ионыч говорит, что белый вездеход его. Так ли?
Старик снова покачал головой:
— И этого с точностью сказать не могу. — Он бросил со злостью: — А вот пусть жетоны не теряют; без жетона имею полное право не возвращать машину! Мало ли кто, куда и что ставил. Порядок есть порядок!
— Это ты верно подметил, Ляпка. — Рыбнев допил чай, хлопнул себя по коленям, встал: — Что ж, пора мне. Спасибо за угощение, Ляпка, очень у тебя чай вкусный; такого больше нигде не пробовал.
— Чем богаты… — Старик развел руками.
— Вспомнишь что — звони, — напомнил Рыбнев. — Телефон знаешь?
— Знаю, товарищ майор.
— Ну, бывай, — сказал Рыбнев и вышел.
Глава седьмая
Рыбнев поднялся по шаткой лестнице на второй этаж, деликатно постучал костяшками пальцев в дверь квартиры номер пять. Никто не ответил, и тогда Рыбнев открыл дверь своим ключом. Вошел. Саша возилась на кухне, гремела посудой. Рыбнев вздохнул, снял пальто, ботинки, сунул ноги в растоптанные тапочки. Поправил воротник и, собравшись с духом, прошел на кухню.
— Саша, милая, здравствуй.
Девушка мыла посуду в эмалированном тазике и даже не повернулась к нему. Рыбнев подошел к окну, потрогал ладонью оранжевые кактусы на подоконнике: колючие.
— Явился, — пробормотала Саша, стряхивая мыльную пену с рук. — Полгода тебя не было. Думаешь, тебя тут кто-то ждет?
— Не заслужил, — согласился Рыбнев обреченно.
— Еще бы! — воскликнула девушка, снимая фартук. — У нас тут в Пушкино и без тебя мужиков полно! Настоящих, не финтифлюшек!
— Полно. — Рыбнев покорно склонил голову. — Это я в курсе. Даже видел некоторых из них: скала!
— Мертвяки взбунтовались, так наши мужики всем подъездом дом обороняли: ни одна тварь не прошла! Молодцы!
— Смельчаки, — согласился Рыбнев. — Герои!
— Мне, между прочим, Коромысл Петрович из второй квартиры руку и сердце предлагал в прошлом месяце! А он мужчина видный, молодой и капиталец за душой имеет.
— Согласилась? — робко спросил Рыбнев.
Саша яростно зашипела, выхватила из белого шкапчика сковороду, кинула на плиту. Достала из пузатого холодильничка пяток яиц и водорослевое масло. Заскрежетала зубами, чиркая спичкой.
— Яишенку готовишь? — спросил Рыбнев, принюхиваясь. — Неужто глазунью?
— Для себя готовлю! — Саша повернула к Рыбневу красное от гнева лицо. — Вот так-то! Сама приготовлю, сама и съем!
— Саша, ты же яичницу на дух не переносишь!
— А вот полюбила! — заявила Саша, отшвыривая полосатого кота Кузьку, что ластился к ее ноге. — Отстань, зверь!