По экрану бегали черно-белые тени и разговаривали на весь лагерь громкими голосами. Даже шепот достигал самых удаленных уголков склона. Иногда раздавался топот копыт, и было интересно видеть плоских стремительных коней, которые вот-вот должны были выскочить из-за кипарисов и почему-то не выскакивали, а исчезали бесследно за «раем экрана, будто отправлялись в полет над морем вместе с другими тенями и облаками.
Неожиданно за спиной зашуршали кусты. Надя настороженно обернулась.
— Кто здесь?
Послышался приглушенный смех, потом кусты раздвинулись и показалось веселое лицо Тофика.
— «Я к вам пришел: чего же боле, что я могу еще сказать», — продекламировал он. — Так сказать, прошу прощения за вторжение в ваше уединение.
Надя вздохнула и отодвинулась на край скамейки, освобождая для него место на другом конце. Но Тофик уселся на перила напротив и поболтал ногами в воздухе, показывая, как ему там удобно.
— Ты почему не в кино? — спросила Надя.
— Нет времени, чаби-чараби. Я хочу сидеть и сочинять для тебя стихи. День кончается, а я тебе не вручил еще оду про природу.
Он достал из-за пазухи листочки, спрыгнул на пол беседки, с поклоном протянул листик Наде. Потом опять взобрался на перила и скрестил на груди руки. На первом листке было всего две строки:
Прошу прощенья за вторженье — Вот и все стихотворенье.Надя прочла и засмеялась. Тофик тоже засмеялся, радуясь, что она оценила его остроумие.
— Хорошо? Нравится, да? Две строки, а три рифмы: прощенья, вторженье, стихотворенье. Открытие новой формы.
— Нравится, — согласилась Надя. — Только такие стихи и я могу сочинять:
Села муха на варенье — Вот и все стихотворенье.— Как ты сказала? Зачем? — огорчился поэт. — Твоя шутка лучше моей. Ну, ладно, читай дальше, чаби-чараби. Дальше лучше будет. Читай, пожалуйста, увидишь…
Надя склонилась над другим листочком.
Держит каждая колонна На себе лепные лбы. Встали кони Аполлона На дыбы. Их Москва встречает пиром Золотых своих огней, Развеваются над миром Гривы бронзовых коней. Поднебесная дорога — Эх! широка и высока! Аполлон похож немного На лихого ямщика. Кнут его свистит над крышами, Рассекает горизонт. Он артеками, парижами Надю Рощяну везет.— Это про колесницу Большого театра в Москве, — поторопился объяснить Тофик. — А посвящается тебе. Вверху будет написано Н. Р., как под твоими рисунками. Аполлон не сам по себе едет, он тебя везет в колеснице. Хорошо, правда?
В Древней Греции и Риме на колесницах художников не возили. На колесницах участвовали в гонках, в сражениях. Но она не сказала об этом Тофику.
— Хорошие стихи. Спасибо. Мне правда понравились.
— Это не за мои стихи спасибо, за твои рисунки и плакаты. Знаешь, какие у тебя рисунки? Исключительные! Совершенно исключительные.
— Зачем ты это сказал? — испугалась Надя. — Не надо так.
Она встала, чтобы уйти, но Тофик ее задержал.
— Честное слово, чаби-чараби! Я сегодня опять был на твоей выставке. Завтра пойду. Послезавтра тоже пойду. Каждый день буду ходить. А сегодня я придумал прочитать тебе еще одно, ох, такое стихотворение. Хочешь?
— Прочти.
— Только его нужно читать не здесь, а в одном месте. Пойдем, пожалуйста.
— Не хочу я никуда идти.
— Ну, пойдем, пожалуйста, увидишь.
Тофик помог ей спуститься из беседки на тропинку и, когда ступеньки кончились, не отпустил руку, а сжал ее крепче и потащил Надю за собой. Они свернули в аллею, потом по другой тропинке поднялись немного вверх, деревья расступились, и Тофик вывел Надю на небольшую площадь перед лестницей, ведущей в ротонду столовой.