Перед отъездом в Артек Надя попросила маму отрезать ей косы, и теперь у нее была новая прическа и она сама себе казалась немножко незнакомой, чужой. Волосы опускались прямыми прядями на плечи, оставляя открытым ровный прямоугольник лица. Надя сидела на гладком, нагретом солнцем валуне и рисовала море. Марат Антонович, проходя мимо, залюбовался осанкой девочки. Мама Нади была балериной, она не давала дочери горбиться ни за обеденным столом, ни над блокнотом. «Спинку! Спинку!» — требовала она, ласково похлопывая ладошкой по худеньким лопаткам. И Надя научилась «держать спинку», даже когда блокнот лежал на коленях. Вожатый заглянул через плечо. Ему почудилось, что девочка не «проводит линии, а послушно следует рукой и взглядом за фломастером.
— Ты рисуешь или балуешься? — спросил Марат Антонович.
Девочка встрепенулась, подняла голову, откинула свободной рукой волосы, и он увидел челочку, разделенную неровным пробором, и темные спокойные глаза.
— Рисую.
— Хочешь рисовать в пресс-центре для газеты?
— Хочу.
— Тогда я тебе дам задание, вроде небольшого экзамена. Согласна? — И он доброжелательно улыбнулся.
Впрочем, сказать по отношению к нему «улыбнулся» — значит ничего не отметить в облике этого человека. Доброжелательное и в меру ироническое отношение ко всему делало его удивительно приятным в общении с людьми. Лицо Марата было создано для улыбки. Если серьезными становились глаза — смеялся рот. Когда приобретали сухое и строгое выражение губы — начинали смеяться глаза. Ему приходилось делать усилие, чтобы избавиться от своей почти детской несерьезности.
Он на мгновение закрыл лицо руками, и тотчас явственно обозначилась строгая складка на лбу, сделавшая его сразу и старше и значительней. Он хотел на минуту сосредоточиться и придумать задание. Но Надя сказала:
— Я привезла с собой папку с рисунками.
Руки вожатого, медленно скользившие по лицу, резко упали.
— Очень хорошо, — обрадовался он, — пойдем посмотрим.
Когда Надя развязала огромную папку, Марат вспомнил ее рисунки. Года два назад он видел их в журнале «Молодость». Может быть, рисунки были и не совсем те самые, но очень похожие по манере. Легкие, изящные, озорные линии. Длинноногие и длиннорукие мальчишки и девчонки стремительно появлялись, пропадали, едва коснувшись земли. Люди, звери, куклы смеялись, прыгали, кружились, то и дело меняли наряды, прятались, притворялись, до упаду плясали.
Он поднял голову от рисунков и посмотрел на девочку более внимательно.
— Как тебя зовут?
— Надя.
— Надя Рощина?
— Да.
— Вот видишь, оказывается, я тебя знаю, — обрадовался он. — Твои рисунки были напечатаны в журнале «Молодость». О тебе писал Лев Красин. Да?
Надя кивнула.
— Я помню даже твой ответ на его вопрос о любимых художниках. Ты ответила, что любишь Серова, Врубеля, Куинджи.
— И Репина, — добавила Надя. И повторила: — И Репина.
Это было два с половиной года назад.
…Главный редактор журнала «Молодость» встретил Рощиных с молчаливым любопытством.
— Ну, — сказал он Наде и ее отцу, — что вы нам принесли? Давайте смотреть…
Было видно, что он очень занятый человек, ему все время звонили, отвлекали вопросами сотрудники редакции. Широков отвечал им стоя. Николай Николаевич заторопился. Одна тесемка никак не развязывалась, он ее оборвал. Надя, предоставленная самой себе, отошла в дальний конец кабинета и села на краешек дивана перед журнальным столиком. Она во все глаза смотрела на автора известной книги. Он был не похож на свой портрет в книжке. Она подумала, что не узнала бы его, если бы встретила на улице. Она разглядывала очень долго Широкова и только потом, когда первое впечатление притупилось, занялась разглядыванием кабинета. На стенах не было ничего лишнего. Прямо по штукатурке была написана красками большая обложка журнала. Чуть поодаль полочка, на ней шахтерская лампа, артиллерийский снаряд, книги. Еще ниже — другая полочка с телевизором. На стене Надя увидела обломок античного барельефа.