Все испытывали странное ощущение. Строки Пушкина из четырнадцатой строфы «Евгения Онегина» казались в школе прекрасно далекими. Вино кометы, Talon, Каверин — все это было в какой-то другой, не совсем понятной жизни классика русской литературы, все это было в девятнадцатом веке. И вдруг они сели на поезд и всем классом въехали прямо в середину этой строфы и как ни в чем не бывало сидят за столиками, поглядывают в окно на кондитерскую Вольфа и Беранже на тон стороне проспекта и едят сосиски с капустой.
Мойка лежала, закованная в лед, в тесные гранитные набережные, отделенная от тротуаров и узеньких мостовых чугунной оградой. И по ту сторону реки, и по эту улица была пустынна. Оживление, толкотня, троллейбусы и автомобили остались на Невском, а здесь так и казалось, что из-за угла вывернется коляска с верхом, запряженная лошадьми, или выйдет неторопливым шагом человек в цилиндре и с тростью.
Чем ближе подходили ребята к дому № 12, тем больше волновалась Надя. Она отстала немножко, чтобы задержать на минутку встречу с последней квартирой Пушкина, внутренне подготовиться.
Они миновали Певческий мостик и увидели огромную толпу людей, растянувшуюся вдоль домов. Никто не суетился, все стояли молча, терпеливо. Последним была видна через парапет мостика площадь с Александрийской колонной, Адмиралтейским шпилем и золотым куполом Исаакиевского собора, стоящие в середине любовались Зимней канавкой, соединяющей Мойку с Невой, тремя каменными мостиками и высокой аркой перехода, соединяющей два дома. Первые втягивались потихоньку в арку дома № 12. Наде вспомнилась гравюра Иноземцевой «Народ у квартиры А. С. Пушкина в дни болезни поэта». Все было как на гравюре. «Только, пожалуй, очередь стала еще больше», — подумала она.
— Смотрите, там что-то случилось, — сказала Таня.
— Ничего не случилось, — ответил Николай Николаевич, — вернее, случилось, но очень давно. Это очередь в музей-квартиру Пушкина.
— Ничего себе, — изумился Половинкин.
— Разве очереди в музей бывают? — спросил Недосекин у Толи Кузнецова.
— Разуй глаза и посмотри, — буркнул тот, но было видно, что он тоже ошеломлен.
— К Пушкину бывают, — сказал гордо Чиз.
Он первый занял очередь, и ребята один за другим присоединялись к нему. Несколько минут стояли молча, привыкая к положению ожидающих встречи с Пушкиным. Когда им пришлось так же стоять на Невском в кафе «Дружба», это казалось естественным. Но очередь в музей всех заставила призадуматься.
— Скажи там, — подтолкнул Толя Кузнецов под локоть Чиза, — если ленинградцы, то пусть идут домой и приходят сюда после каникул.
— Нет, — обернулась к нему девочка, — мы из Ярославля.
— А перед вами?
— Не знаю, кажется, из Харькова.
— Из Москвы, — поправил ее мальчишка баском и, обернувшись, высокомерно посмотрел на ярославцев.
— Значит, придется стоять в порядке живой очереди, — вздохнул Толя Кузнецов.
В тот день они в музей все-таки не попали. Николаи Николаевич боялся, что ребята простудятся, и увел их в Эрмитаж смотреть картины. Но зато на следующее утро его экскурсанты были у ворот Пушкинского дома первыми. К открытию за ними выстроилась такая же очередь, как вчера.
Перед поездкой в Ленинград Надя отобрала в большую папку рисунки на пушкинскую тему и сейчас волновалась вдвойне, потому что отец захватил папку с собой в музей.
Экскурсовод, молоденькая девушка с хорошо поставленным голосом, задержала ребят на лестничной площадке для вводного слова. На двери в буфетную было выведено углем «Пушкин» и ниже белел клочок бумажки — бюллетень о состоянии здоровья. Здесь все было так же, как в те трагические три дня. Николаю Николаевичу не хотелось уходить от Нади, от ребят, от двери в буфетную, но он пересилил себя, спустился снова в гардеробную и шепотом спросил у старушки, впускавшей посетителей, как пройти в дирекцию.
Его приняла усталая женщина. Не вставая из-за стола, только подняв голову, спросила:
— Что у вас?
— Рисунки моей дочери на темы Пушкина, — сказал Рощин, стараясь в одну короткую фразу вложить как можно больше информации.
— Покажите, — без большого желания попросила женщина и поднялась. Движения ее были медлительны, и Николай Николаевич заметил, что она украдкой посмотрела на часы, висящие за его спиной.
Подстегнутый этим взглядом, Рощин быстро развязал тесемки и так и остался стоять с папкой, не зная, куда ее пристроить.
Женщина вышла из-за стола и нехотя направилась к дивану, чтобы убрать с него бумаги и освободить место.
— Ваша дочь взрослая? — спросила она, чтобы не молчать.