— Все ясно, — заключил Толя Кузнецов, — надо было успеть первым выстрелить. И Дантес на это рассчитывал. Нечестно, не дойдя одного шага, выстрелил, чтобы наверняка. Вот сволочь!
— Вот сволочь, — повторил старик и как-то странно шмыгнул носом. В морщинах около глаз заблестели слезы, он смахнул их и, повернувшись к ребятам спиной, зашагал к поваленной липе. Парень, ничего не сказав, двинулся вслед за ним.
Ребята замерли и с минуту не двигались и ничего не говорили. Слишком неожиданными были эти слезы. И когда снова раздалось жиканье пилы, Надя почувствовала, что и ей хочется плакать. Звук простого инструмента подействовал на нее, как самая трогательная музыка. Она отошла к ближней кормушке и, глядя вроде бы на птиц, а на самом деле в белое холодное небо, расчерченное голыми ветвями деревьев, не осушила, а опрокинула назад в себя близко подступившие к глазам и горлу слезы. И от насилия над собой у нее защемило сердце, сделалось больно в груди.
Глава XXIV. Фибоначча
Свои семнадцать лет Надя встретила с грустью. Никто этого не заметил, кроме Ленки. На день рождения пришли девочки, съели большой пирог, потанцевали, послушали музыку и разошлись не слишком поздно и не слишком рано — в половине одиннадцатого.
— Мама, мы с Ленкой еще немного посидим, — оказала Надя, — пусть свет везде горит: и в кухне, и в комнатах. Все лампочки.
— Зачем в кухне?
— Ну, в честь моего дня рождения. Хотя бы до двенадцати. Как будто все продолжается.
— Пусть, пусть, Наташа, — обнял за плечи жену Николай Николаевич. — Семнадцать лет человеку исполнилось. Такой яркий день.
Посмеиваясь, они ушли в большую комнату наводить порядок, а подружки с проигрывателем перебрались в Надину комнату. Все лампочки в квартире горели в полный накал, как бывает, когда в доме много гостей.
— Его ждешь? — спросила Ленка. — Как маяк оставила?
— Да. На всякий случай пусть погорит немножко. А то он приедет, увидит, что свет погашен, и постесняется зайти. Я была почти уверена, что он сегодня придет.
— Надо было позвонить, как я советовала, и пришел бы.
— Нет, звонить я не буду. Он не может не прийти. После того, как он хотел меня поцеловать, он же не может не прийти? Надо только ждать.
— Ждать, — безнадежным голосом произнесла Ленка. — Ты сколько уж ждешь? Больше полгода.
— По-твоему, это много?
— Не знаю. Я, наверное, не смогла бы, плюнула на него и закрутила бы кому-нибудь в отместку голову. Тем более, что у него жена и дочь.
— Вот из-за Дуськи и Тани я и не могу позвонить. Мне кажется, если я позвоню, то я в чем-то их обману. А я их тоже люблю, понимаешь?
— А если он к тебе придет, он их обманет, — рассудительно сказала Ленка.
— Это меня больше всего и мучает. Но он же хотел меня поцеловать. Он же не может после этого не прийти. Как ты думаешь? Я почти не ждала его все эти дни, просто знала, что он придет, но не скоро. А сегодня почему-то решила, что это случится сегодня. Я сама виновата. Я не так ответила, когда он спросил меня. Если бы я по-другому сказала, ничего бы не случилось, и мы встречались бы, как раньше: Дуська, Таня и я. Таня очень хорошая. Ты ее не знаешь. И актриса она хорошая.
— А мне она все равно не нравится, — сказала Ленка.
— Почему? Ты же ее не видела.
— И видеть не хочу. И на фильмы, в которых она играет, не пойду.
В двенадцать часов Николай Николаевич потушил свет на кухне, потом погасла настольная лампа у родителей, и, наконец, нагрянула темнота в комнату к Наде. Темнота была не только вокруг, она пробралась и внутрь и поразила часть души, образовала частичное затемнение в груди около самого сердца, подобное тому, что врачи обнаруживают в больных легких. Небольшое пятнышко этого затемнения появилось еще тогда, когда она убежала от Марата.
Учиться с каждым днем становилось труднее. Назревал конфликт с математикой. Собственно, уже назрел. Накануне семнадцатилетия Михаил Назарович поставил Наде двойку. Не сумела собрать правильно в левой и правой части функции с одинаковыми углами, не сумела применить метод вспомогательного угла.
Рассерженный учитель с такой свирепостью надавил на карандаш, что большая жирная двойка отпечаталась на многих страницах тетради.
— Что, совсем перестала заниматься математикой? — спросил он, передавая тетрадку, и в его голосе прозвучали уничтожающе-презрительные интонации.
Этот грубоватый неприятный человек, отказавшийся ехать в Ленинград, с ревнивой любовью относился к своему предмету. Ему казалось совершенно естественным, что Надя должна быть первой ученицей у него. Он так и сказал ей: