Латифа в отчаянии смотрит на меня, словно просит прощение за предательство, и после минутного молчания отвечает:
— Я действительно иногда об этом думала, но мой муж не хотел иметь детей.
Публика перешептывается. Юная адвокатесса спешит прокомментировать сенсационное откровение:
— Надеюсь, суд начинает понимать, что за этим делом кроется семейная драма…
Она вновь обращается к Латифе:
— А не замечали ли вы со стороны вашего мужа ничего, так сказать, подозрительного по отношению к детям, девочкам или мальчикам?
Латифа восклицает:
— Нет! Никогда! Клянусь, никогда! Я уверена, что все обвинения против него лживы!
В зале поднимается волнение. Родители вскакивают и выкрикивают:
— Позор! Мерзавка! Наши дети нам все рассказали!
Воспользовавшись суматохой, я тихо спрашиваю у Латифы:
— Как ты попалась в эту ловушку?
— Дорогой, это все, что я могла для тебя сделать. И адвокат Патаки мне советовала дать показания. Прости меня.
Председатель стучит молотком:
— Прошу тишины!
Латифа всхлипывает и шепчет:
— Я безумно устала. Пойми, мне лучше не вмешиваться. Надеюсь, что все окончится хорошо.
В зале восстанавливается порядок, и адвокат продолжает допрос.
— Последний вопрос, мадам. Вы еще хотите иметь детей?
— Думаю, да.
— И вы по-прежнему желаете иметь детей… от обвиняемого?
Выдержав минутную паузу, моя красавица-жена опускает глаза и вздыхает:
— Полагаю, это уже невозможно.
Она выходит из зала заседаний, даже не обернувшись в мою сторону. Все меня покинули. Я словно присутствую на собственных похоронах, а малолетняя адвокатесса произносит надгробную речь:
— Человек этот, бесспорно, виновен, но я прошу уважаемый суд учесть смягчающие обстоятельства, не забывать, что обвиняемый был, по-видимому, хорошим мужем. Полагаю, его случаем должны заняться специалисты, ибо только профессионалы могут выявить психологические патологии, помешавшие ему стать отцом и приведшие к насилию над Амандиной и другими детьми.
— Сука.
Я выругался негромко, но достаточно внятно. В зале повисла тишина. Чтобы никто не подумал, что ослышался, я усилием воли сбрасываю с себя оцепенение и спокойно обращаюсь к председателю:
— Госпожа председатель, заткните эту суку и предоставьте мне слово, я ведь имею право высказаться.
Девчушка на трибуне корчит обиженную гримасу. Она явно ищет подходящие слова и наконец выпаливает:
— А чего вы обзываете мою подружку?
Потом торжественно, хотя и неуверенно продолжает:
— Но мы представляем демо… кратический суд, и вы можете сказать несколько слов.
— Благодарю вас, госпожа председатель, я буду краток.
Я поворачиваюсь лицом к залу и учтиво чеканю:
— Я хочу вам сказать, маленькие придурки…
Мои слова прерывает свист и стук председательского молотка:
— Тишина, тишина…
Я решил идти до конца.
— Я хочу вам сказать, сопляки, недочеловеки, хочу донести до вас, сборище маленьких отморозков, глотающих с попущения родителей все, чем кормит вас телевизор…
На этот раз в возмущенном хоре преобладают взрослые голоса.
— Я хочу, чтобы вы поняли, недоноски, которым лучше бы сидеть за партой и помалкивать, нести наказания за ваши пакости и иногда получать награды за добрые поступки…
Зал затих. Некоторые дети начинают улыбаться. Поток ругательств веселит их, как цирковой номер столетней давности. Теперь эти идиоты слушают мою яростную речь с довольными лицами.
— Я не прикасался ни к маленькой дуре Амандине, ни к другим четырнадцати идиотам. Потому что ничто не интересует меня меньше, чем ребенок. Вы для меня не люди, вы личинки, я вас не трону, только не лезьте в мою взрослую жизнь, сложную, запутанную, трагичную; пусть даже разрушенная, она бесконечно прекрасней вашего младенческого кривлянья. Для меня вас не существует, четырнадцати детей не существует, Амандины не существует. Мне бы и в голову не пришло их трахать! Да было бы кого!
После ухода Латифы мне наплевать на приличия. Я хочу только проинформировать этих тварей о моей точке зрения. Твари смотрят на меня как на весьма забавное существо. В первом ряду толстяк лет десяти разинул от удивления слюнявый рот. Вид у него такой глупый, что я вдруг осознаю всю бессмысленность каких-либо объяснений. Я для него просто одно из множества развлечений, какими его балуют с пеленок. Тщетность усилий предстает передо мною со всей очевидностью, и я устало вздыхаю:
— Я просто курил.
Воцаряется тишина. Адвокатессе не терпится меня потопить, и она замечает: