— Добрый день, весьма рад нашей встрече!
Не удосужившись поздороваться с представителями спецслужб и ливанской полиции, прелат обнял заключенного, словно долгожданного друга, и объявил:
— Выезжаем завтра утром, а сегодня я бы хотел с вами поболтать. Выпьем чаю, помолимся. Господа, будьте любезны, снимите наручники!
— Эй, тут вам не отель! — прорычал один из охранников, явно не столь дружелюбно настроенный.
Отец Эль Гури в ярости повернулся к нему:
— Согласно договоренностям, с этого момента заключенный находится под моей ответственностью. Я буду обращаться с ним по своему усмотрению, даже как с почетным гостем, если мне так будет угодно. На рассвете я вместе с христианскими ополченцами отправлюсь к месту обмена. Вы будете ждать меня здесь; в вашем распоряжении помещения с другой стороны двора. Больше нам не о чем говорить.
Освобожденный от наручников узник проследовал за прелатом в комнату с высоким потолком. По стенам висели портреты епископов и патриархов. Мужчины уселись друг против друга за массивный деревянный стол. Монахиня принесла чай. Потом священник вытащил из кармана «Голуаз» без фильтра и протянул пачку собеседнику:
— Я знаю, что нагромождение лжи и домыслов может разрушить жизнь человека. Церковь имеет горький опыт в подобного рода делах.
Для поездки на Ближний Восток по июньской жаре заключенный надел светлый костюм и легкую рубашку. Ему позволили взять одежду из собственного гардероба, словно само Правосудие озаботилось тем, как будет выглядеть узник на телеэкране. Стоя на пороге ужасных перемен, бывший чиновник наслаждался свободой. Он молча курил и смотрел, как тают в воздухе колечки дыма. Священник продолжал:
— Мне кажется, что дети в богатых странах стали нынче очень чувствительными.
Можно было подумать, что, преуменьшая серьезность преступления против детства, священник хотел вызвать гостя на откровенность и добиться признания вины. Заключенный раздраженно отмахнулся:
— Да, наверное, очень… Только я никогда даже не прикасался к маленьким девочкам!
— Если вы невиновны, то почему отдали себя в заложники?
— Потому что мне даже не дали доказать мою невиновность!
— Могли бы дождаться суда.
— Процесс проходил бы за закрытыми дверьми, чтобы не «травмировать малышку». Мой адвокат уверена, что мне не на что надеяться. Хотя именно это и обнадеживает… Ну, скажем, обмен для меня — вопрос чести!
— Вы еще можете передумать.
— Нет, мосты сожжены, я ведь все потерял. И потом… у меня есть одна мысль. Знаете о деле Джонсона? Который написал цветами «Да будет жизнь».
— Очень ловкий ход. Джонсон прославился, и, если повезет, его освободят, да еще и возместят ущерб.
— Тем лучше для него. Мне захотелось оспорить его принцип: «Я никогда не причиню зла старику, женщине, ребенку…»
— …инвалиду! Да, я помню. Принцип, знаете ли, не нов: «Спасайте женщин и детей!»
Прелат щелкнул желтыми от табака пальцами, и в глазах его заплясали лукавые искорки. С этой минуты между собеседниками установилось полное понимание.
— Согласен, но в современном мире защищают только слабых. А разве обычный человек сорока или пятидесяти лет не заслуживает сочувствия? Вот о чем я задумался, когда смотрел Martyre Academy, вот почему я решил сдаться в руки террористам и спасти одного из заложников.
— А как вам удалось посмотреть передачу?
— Начальник тюрьмы позволил мне подключиться к Интернету… Я действовал методом исключения. Сначала отмел кандидатуру придурка Кевина, который выигрывает все конкурсы и щеголяет своей молодостью. Молодость вообще глупа и не боится смерти… А потом я отбросил Франсуазу, старую даму, которая хочет умереть первой. Зачем лишать ее этой возможности?
— Жестко.
— Нет, логично, почти научно, святой отец. О журналисте я тоже недолго думал. Он сам нарвался на неприятности. Всеобщая враждебность к нему могла бы пробудить мои симпатии, но его быстро казнили.
— Вы могли бы выбрать корейскую медсестру.
— Да, она весьма трогательна с этой своей гуманитарной миссией. Но ее, кажется, притягивают мировая скорбь, раны и страдания. Вот пусть и наслаждается… А об арабе, который надеется на помилование, потому что он мусульманин, как и террористы, вы мне даже не говорите. Если они считают, что Бог хочет крови, пусть начнут со своего соплеменника.
После минутного размышления узник продолжил: