— Да, так вот, — продолжал Иван Тарасович, — отправился я к Соломину, ну и вы уже знаете, как он меня обманул. Вернулся с этого озера и говорю: «Вы меня обманули, но вы раскаетесь». Рассказал, кто я такой и зачем я Лену искал. Действительно, старик очень раскаивался. «Сам, — говорит, — не знаю, где их искать. Должно быть, они на пароходе поедут». От волнения он не предупредил меня, что велел вам остерегаться однорукого.
Когда пароход отошёл, а вы не вернулись, я сразу понял, в чём дело. Как я себя ругал! Я очень боялся, что вы попадётесь Кречетовой. Вы ведь не знали, что она вас выдала. Перехватить вас в дороге не удалось. Связаться со своими я не успел, а самому мне в городе приходилось вести себя очень осторожно — там меня многие знали: я лет десять работал в типографии.
Когда началась облава на детей, я понял, что ищут вас, но не знал, где вы прячетесь. Потом мне сообщили, что вам удалось уйти, и наши стали искать вас по всем дорогам, по всем деревням. Но вы как в воду канули.
А в это время и гитлеровцы взялись энергично за дело. Видимо, решили во что бы то ни стало, уходя, забрать с собою дочь Рогачева. Я очень за вас беспокоился. Да ещё начальник отряда устроил мне головомойку и очень меня пристыдил.
Решил я сам обойти близлежащие деревни. Во всех деревнях побывал, а до той, где вы жили, никак добраться не мог. Наконец отправился и туда. По дороге встречаю какого-то хитрого старичка с рыжей бородкой. Я его спрашиваю, как пройти. Он объясняет.
«А вы, — говорю, — не оттуда?»
«Оттуда».
«А не поселились ли недавно в вашей деревне мальчик и девочка?»
Тут он на меня внимательно посмотрел и говорит:
«А вы этих детей ищете?»
«Да, — говорю, — ищу».
«Вы девочку ищете?»
«Да, девочку».
Я ничего ещё не понимал, но решил осторожно выяснить, зачем он меня расспрашивает. А пока со всем соглашался.
«Вам поручили её найти?» — спрашивает он.
«Поручили».
«А зачем?»
«Этого я вам сказать не могу».
«А чья она дочь, вы знаете?»
«Знаю».
«А чья?»
«Вы сначала скажите».
«Нет, вы».
Спорили, спорили, никак столковаться не можем, кто первый фамилию назовёт. Наконец он пошёл на уступку:
«Скажите две первые буквы».
Я говорю:
«Ро…»
Он обрадовался ужасно.
«Вы, наверное, — говорит, — в комендатуре работаете?»
«В комендатуре», — говорю.
Он за руку меня схватил, по плечу хлопает, чуть-чуть не расцеловал!
«Ох, — говорит, — какая удача! Я знаю, что вы девчонку ищете, давно уже хотел донести вам, что она у нас, да меня мужики задержали — можно сказать, арестовали. Только сейчас удалось бежать. Я как вас увидел, так и подумал, что вы по этому делу. Я староста здешний, Афонькин. Может, слыхали?»
«Слыхал, — говорю, — как же! Вот хорошо, что мы с вами встретились!»
А сам думаю: как же быть? Отпустить его — он в комендатуру сообщит, неприятности получатся. Задержать? Но как? Он, конечно, старик, но у меня руки нет. А оружия я не взял с собой: боялся на обыск налететь.
«Знаете, — говорю, — Афонькин, вы меня тут часок-другой подождите, я в деревню схожу. А на обратном пути возьму вас с собой и сам представлю коменданту. Ручаюсь, что наградой вас не обидят».
Договорились. Он рассказал мне, у кого живут дети, и я пошёл. «Покажу, — думаю, — фельдшеру письмо Соломина и попрошу, чтобы он детей подготовил, чтоб они меня не пугались». Пришёл, а вас уже и след простыл. Опять неудача…
Непрерывно и совсем рядом били орудия. Застрочили пулемёты. Раздался взрыв, и сквозь плотные ставни донеслась ружейная перестрелка.
— Ой, — сказала старушка, — кажется, совсем близко!
— Черт! — Василий Георгиевич вскочил. — Не могу я сидеть спокойно! Вы подумайте: последняя ночь оккупации! Может быть, завтра утром все это кончится, и снова начнётся жизнь.
— Мы в отряде старались не говорить об этом, — сказал Гуров. — Надо работать и делать своё дело, а то от нетерпения с ума сойдёшь.
— Ну-ну, — сказал фельдшер, — что же дальше?
— Ну так вот… Письмо Соломина я показал Владику, и решили мы с ним двигаться сюда. А одновременно вашим я объяснил, где ждёт Афонькин, и они пошли вместо меня на свидание. Думаю, что ему было невесело… Мы с Владиком вышли сразу же и шли, видать, гораздо быстрее вас. Пришли, а вас нет. Неужели, думаю, опять случилось что-нибудь? Но тут и вы наконец пожаловали…
Наступило молчание. Все невольно прислушивались к тому, что происходило на улице. Крики донеслись сквозь ставни, и слышно было, как мимо окон, переговариваясь, пробежали какие-то люди.
— Господи, — сказал Конушкин, — а вы знаете, я не верю! Не могу представить себе, что завтра выйду на улицу — и пожалуйста, я у себя дома, никого и ничего не боюсь! Ты себе представляешь это, Василий Георгиевич?
В дверь заколотили. Все вздрогнули.
— Спокойно! — сказал Гуров. — Сейчас выясним, что случилось.
Не торопясь он вышел в коридор.
Старушка, фельдшер, Конушкин и дети стояли прислушиваясь.
— Кто там? — спросил Иван Тарасович.
— Открывать! — послышался голос. — Сейчас открывать!
— Люди спят, — вразумительно сказал Гуров, — а вы их беспокоите. Приходите утром, тогда и поговорим.
В дверь снова заколотили, и на этот раз прикладами. Засовы прыгали, дверь шаталась.
— Открывать, открывать! — снова раздался голос — Взрываю гранату!
Гуров вопросительно посмотрел назад.
И фельдшер и Конушкин отрицательно качали головами.
— Правильно! — сказал Гуров. — Помирать, так с музыкой. — И крикнул: — Утром приходите — будем рады, а сейчас никак нельзя.
Василий Георгиевич вытащил свой знаменитый маузер. Где-то недалеко ухнул взрыв. Все невольно пригнули голову.
По улице, грохоча, проехали танки. Начали бить автоматы и били не переставая. Снова бежали по улице люди. Раз за разом рявкала небольшая пушечка. Над домом прошли самолёты. И, когда затих мощный, все заглушающий рёв их моторов, все заметили, что стало гораздо тише. Пушечка больше уже не рявкала, и автоматы били где-то совсем далеко.
И снова в дверь постучали.
— Ну, что же вы не бросаете гранату? — вежливо спросил Гуров.
— Если тут кто есть, вылезайте! — послышалось за дверью. — Кончено, отбили ваш городишко.
Гуров и Василий Георгиевич ринулись к двери. Руки у них прыгали, и засов не слушался. Мешая друг другу, они всё-таки отодвинули его.
Дверь распахнулась. Раннее солнце ворвалось в подвал, и все зажмурились — так ярок был его свет. Советский солдат с чёрным от пыли лицом, с потрескавшимися, пересохшими губами стоял в дверях.
В это время мальчик, спавший в подвале, проснулся и вышел в коридор. Видя, что никто на него не обращает внимания, он потянул старушку за платье.
— Бабушка, — сказал он, — я встал уже. Я одеваться хочу. Уже время.
— Время, — сказала старушка, — самое время! — и заплакала.
Глава двадцать пятая
Лена! Лена!
На следующий день к дому школы-десятилетки, в котором разместился штаб крупного войскового соединения, держась за руки, подошли мальчик и девочка. У входа в здание стояли офицеры, курили, беседовали и ждали, пока их вызовут в штаб. Обратившись к одному из офицеров, мальчик сказал:
— Товарищ командир, мне нужно повидать генерала Рогачева.
Офицер посмотрел на него и сощурил глаза.
— А по какому, простите, делу? — спросил он подчёркнуто вежливо, хотя глаза его щурились и, кажется, он с трудом сдерживал улыбку.
— По личному, — коротко и с достоинством ответил мальчик.
— Ах, по личному! — сказал офицер, и другие офицеры, стоявшие вокруг, переглянулись и засмеялись. — Интересно, почему это всем гражданам вашего возраста или немного моложе нужен именно генерал Рогачев и именно по личному делу?