– Тому, кто может время отматывать назад, я думаю, ничего не стоит изменить траекторию какого-то там булыжника, пусть он и величиной с полуостров Таймыр, – сказал Бек. – Хотя это – натуральнейший шантаж: или вы уничтожите две третьих человечества, или я уничтожу всех! И как я на всё это подписался?
– Монолит он такой, – подал голос Гробовщик. Он сидел на чьём-то рюкзаке и, задрав рваную штанину, снимал с ноги бинт, пропитанный черной коростой.
– Никогда не думал, – продолжил он. – Что Высший разум окажется такой скотиной.
Он покачал головой, сказал сокрушённо:
– Леська, Леська, какая же ты дурочка!
– Она не виновата! – горячо вступился за девушку Пыж. – Она же хотела, как лучше. Вот и загадала желание. Кто ж знал, что исполнять его будет эта… Этот…
– Исполнять его будем как раз мы, – усмехнулся Баркас. – И суждено нам стать величайшими злодеями в истории человечества. Шесть миллиардов трупов – такое никто ещё не устраивал.
– Ну, так давайте сейчас договоримся, кого станем мочить, а кого прибережём. Я предлагаю… – начал, было, Пыж, но его перебил Баркас.
– Договариваться потом будем, – сказал он, нервно потирая ладони. – И не один раз, будь уверен. Ещё тошнить от всех этих переговоров будет. А пока мы ещё не стали сволочами, каких не видывал белый свет – давайте просто посидим. Молча.
Но и посидеть в тишине им долго не дали.
Мелко, потом сильнее и сильнее, затрясло. Все подскочили на ноги, испуганно озираясь, глядя, как отскакивают остатки плитки от пола, как сам пол идёт трещинами, и как сквозь эти трещины, будто живые, лезут наружу, словно прорастают, четыре железнодорожные узкоколейки, уходящие каждая в свой тоннель.
Не успела опасть пыль, от которой у всех заслезились глаза, а Бек стал безудержно кашлять, загудело, застучало, и в комнату с четырёх сторон вкатились по инерции четыре небольшие конструкции, похожие на мотодрезины. Вкатились и остановились, уткнувшись в тормозные барьеры, которыми заканчивалась каждая узкоколейка.
– Я так понимаю: кареты поданы? – спросил Баркас. – Ну, и кому какая?
Все конструкции были одного типа. Вроде открытой вагонетки на колёсах. Различались они только цветами. Борта одной были покрыты краской какого-то ржавого цвета, у другой – сквозь грязные разводы и пыль виднелась белая покраска, третья была иссине-черной. Последняя вообще имела борта из толстого мутного стекла.
Гробовщик чуть не засмеялся в голос.
– Конь бледный, конь вороной, – пробормотал он себе под нос. – У него ещё и чувство юмора есть!
– Без разницы кому в какую садится? – спросил Пыж.
Он потянул за ручку дверцу черной мотодрезины, раздался противный скрип. Дверь распахнулась. Внутри кроме коричневого дерматинового сидения ничего не было. Пыж поколебался, заходить или нет, оглянулся на остальных и остался, пока, стоять рядом.
Баркас, молча, потянул на себя ближайшую, ржавого цвета, дверь, та с лёгкостью открылась.
– Стеклянную или белую? – спросил Пыж у Гробовщика.
Тот безразлично пожал плечами и подошёл к двери из толстого стекла. Открыл: всё то же потёртое сидение из коричневого дерматина.
– Ну что – по коням? – спросил Бек. – Встретимся в другой жизни в Куршавеле?
Пыж вдруг, не стесняясь, заплакал. Слёзы скатывались по запылённым щекам, оставляли на одежде тёмные влажные пятна…
…Баркас тоже тогда заплакал. Это было так неожиданно, что все оторопели. А он обнимал Зину и скрежетал зубами, чтобы сдержать рыдания. Рядом топтался смущённый Лёшка. Когда Монолит его отпустил, парень рухнул на пол с двухметровой высоты. Свернулся калачиком в страшном приступе кашля. Долго приходил в себя, пытаясь встать на ноги. А когда, наконец, поднялся, сказал одно только слово Баркасу:
– Пора.
И сплюнул кровавой слюной на пол.
Вот тогда этот убийца, которому были не страшны ни Бог, ни чёрт, заплакал.
– Не плачь, – вслух попросила его Зина.
Баркас сгрёб её в охапку, обнял, шморгая носом. Потом, будто опомнившись, поставил девочку на ноги, подвёл к Лёшке.
– Ты уж смотри, – сказал он парню. – Теперь ты за неё в ответе.
Парень серьёзно кивнул.
– Пойдём? – он протянул Зине руку. Девочка посмотрела на него снизу вверх, обернулась на Баркаса.
«А ты, дяденька?».
– Иди, – сказал ей тот, вытирая слёзы рукавом. – Я приду. Только попозже. Доделаю дела и приду.
– Так вот, как это выглядит со стороны, – пробормотал Гробовщик.