И ещё одно. Луна всегда считала, что прочитала каждую книгу в мастерской, а теперь вдруг стала понимать, что там их было много больше, и некоторые она и вовсе никогда не брала в руки. Она знала, на что они были похожи, знала, где они находились на полках. Но она не помнила ни единого названия, не могла вытащить из глубин памяти ни единого слова относительно их содержания.
Вскоре она стала замечать, что не была способна даже прочесть слова на корешках некоторых томов. А ведь она должна была быть в состоянии их прочитать! Ведь слова для неё были не чуждыми, да и писать она умела вот уж сколько лет, сколько раз пользовалась этим своим умением! Буковки цеплялись одна за другую и должны были подарить ей невероятный смысл…
И всё же.
Каждый раз, когда она пыталась смотреть на корешки, глаза словно скользили с одной стороны в другую, словно эта книга была сотворена из масла и стекла, а не из кожи и чернил. Этого не происходило, когда она смотрела на корешок "Жизни звёзд" или копии любимой Механики. Но некоторые книги оказывались столь же скользкими, сколь и шарики в масле. Более того, когда она наконец-то тянулась к одной из них, она находила себя вдруг необратимо потерянной – она словно засыпала и просыпалась там, где не бывала, она будто бы забывала о реальности. Внезапно, она понимала, глаза куда-то косили, голова кружилась, а в мыслях появлялись обрывки стихов или какая-то очередная дивная история, о которой она прежде ничего не слышала. Иногда она возвращалась в чувство спустя минуту, иногда – через пару часов или даже полдня, качала головой, чтобы не позволить собственному мозгу испортиться, иногда приходила в себя на земле и задавалась вопросом, что она так долго делала в этом месте.
Она никому об этом не рассказала. Не поведала бабушке, не нашептала на ухо Глерку. И Фириану, разумеется, не сказала ни слова. Она не хотела их беспокоить. Эти изменения казались слишком неловкими. Слишком странными. И поэтому она держала всё в секрете. До этой поры они иногда странно косились на неё, давали нечестные ответы на вопросы, словно уже знали, что с нею что-то не так… И эта неправдивость билась в её теле головной болью, от которой она никуда не могла сбежать.
Случилось ещё кое-что, когда Луне исполнилось двенадцать – она принялась рисовать. Она рисовала постоянно. И бездумно, и когда была в осознанном состоянии. Она рисовала лица, места, мельчайшие детали растений и шерстинки животных, там тычинка, сям лапа, а вот – сгнивший зуб слишком старой козы. Она рисовала звёздные карты и карты свободных городов, а ещё - карты мест, что существовали исключительно в её воображении. Она рисовала башню с каменной кладкой и бесконечными коридорами, лестницами, что переплетались в её глубинах, и башня нависала над городом, залитым туманом. Она рисовала женщину с длинными чёрными волосами. И людей в мантиях.
Бабушка могла лишь без конца давать ей бумагу да перья. Фириан и Глерк сделали карандаши из древесного угля и камышей. И она никогда не могла насытиться.
Позже, в этом же году, Луна со своей бабушкой вновь отправилась в Свободные Города. Её бабушку там всегда очень ждали. Она проверяла состояние беременных женщин и давала советы акушеркам, лекарям, аптекарям. И хотя Луна прежде любила Свободные Города по ту сторону леса, на этот раз путешествие казалось для неё тягостным.
Её бабушка, стабильная, будто валун, за всю жизнь Луны впервые начинала слабеть – и беспокойство Луны о её здоровье кололо кожу бесконечными шипами на её платье.
Ксан хромала весь путь, и от этого становилось только хуже.
- Бабушка, - промолвила Луна, наблюдая за тем, как её бабушка содрогалась на каждом шагу. – Ну почему ты всё ещё ходишь? Тебе давно уже пора просто сидеть! Я думаю, для тебя просто необходимо – присесть прямо сейчас, в эту минуту! Вот, только посмотри. Давай зайдём, немного посидим, и тебе станет много лучше.
- О, что за вздор! – отмахнулась её бабушка, тяжело опираясь на свой посох и вновь морзась. – Чем больше я буду сидеть, тем больше времени займёт это бесконечное путешествие…
- Чем больше ты будешь ходить, тем хуже будет утром! – возразила Луна.
Каждое утро, Казалось, Ксан одолевала новая боль и новая болезнь. Помутнели глаза, ныли плечи. И Луна была вне себя.
- Хочешь, я посижу у тебя в ногах, бабушка? – спросила она Ксан. – Хочешь, я расскажу тебе историю или спою тебе песенку?
- Ну что ты, дитя моё… - вздохнула бабушка Луны.
- Может быть, тебе стоит что-нибудь съесть. Или немного выпить. Чаю, например. Хочешь, я сделаю тебе чай? Но, возможно, следует присесть. Чтобы выпить чаю.
- Я прекрасно себя чувствую. Я ходила здесь куда больше, чем могу сосчитать, больше, чем должна, и никогда никаких проблем не было. Ты слишком много уделяешь этому внимания, - но Луна знала, что в её бабушке что-то радикально переменилось. Теперь появилась дрожь в её уверенном голосе, и тремор одолел руки и ноги. И она стала такой тонкой! Раньше бабушка Луны казалась похожей на луковку, приземистой, но она всё ещё была поразительно милой, а объятия её были невообразимо мягкими. А теперь она стала хрупкой, нежной и лёгкой, словно сухая травинка, что рушилась, завёрнутая в бумагу, от каждого слабого порыва ветра.
Когда они прибыли в город под названием Агони, Луна помчалась вперёд, к дому вдовствующей женщины, что как раз жила на границе.
- Моей бабушке нехорошо, - обратилась она к вдове. – Только не говорите ей, что я об этом вам сказала!
И вдова отправила её почти взрослого сына (звёздное дитя, равно как и многие другие) к целителю, а тот помчался к аптекарю, а тот к мэру, мэр же оповестил Лигу Дам, что предупредила Ассоциацию джентльменов, Ассоциацию Часовщиков и Мастеров, потом Котельную и городскую школу. И к тому времени, как Ксан доковыляла до вдовьего сада, там собралась половина города, выстроила столы и палатки, и целые легионы были готовы оказать старухе посильную помощь.
- Ох, что за глупости… - выдохнула Ксан, впрочем, с благодарностью опустившись в подставленное молодой женщиной в садовой траве кресло.
- Мы думали, так будет лучше, - ответила вдова.
- Я подумала, что так будет лучше, - поправила её Луна, и, казалось, целая тысяча рук похлопала её по щеке и потрепала по голове.
- Такая хорошая девочка! – бормотали горожане. – Мы ведь знали, что она будет лучшей из лучших девочек, лучшей из лучших девушек, а потом станет лучшей из лучших женщин. Как приятно оказаться правыми!
В этом внимании не было ничего необычного. Всякий раз, когда Луна посещала Свободные Города, она обнаруживала и тепло встречи, и даже заискивание. Она понятия не имела, почему горожане так её любили, почему так прислушивались к каждому её слову, но с наслаждением принимала их восхищение.
Они отмечали красоту её тёмных, сверкающих ночным небом глаз, её чёрные волосы с золотыми бликами на них, даже родинку на лбу в форме полумесяца. Они видели, как длинны и тонки её пальцы, как сильны и быстры её ноги. Они хвалили её за точные фразы и умные жесты, за то, как она танцевала, за то, как мягок и сладок был её нежный голос.
- Она просто волшебна, - вздыхали городские матроны, а после Ксан бросала на них столь ядовитый взгляд, что они принимались бормотать о погоде.
Это слово заставляло Луну хмуриться. Она в то мгновение вроде как и знала, что однажды уже слышала его – по крайней мере, должна была, - но спустя мгновение оно вылетало из её головы, словно колибри. Потом исчезало. Оставалось на месте слова просто пустое пространство, какая-то глупая мимолётная мысль на самом краешке сна.