Девушки рядом советовали: «Сури, отрежь подол платья», – но ни у кого из нас не было ножниц.
Еще кто-то сказал:
– Когда дойдем туда, возьмем камень и оторвем подол.
Но и камней нигде не было. Вокруг было чисто, почти стерильно. Пришлось мне ступать прямо на подол своими гигантскими башмаками.
Кто бы поверил, что мы проходим в этих платьях две недели и два дня кряду, ни разу за это время их не сменив!
Первая ночь в Аушвице
Сара Лейбовиц
В конце нашего первого дня в Аушвице нас отвели в карантин. Нам сказали, что мы просидим взаперти две недели, чтобы убедиться, что у нас нет никаких болезней.
По дороге нам попадались мужчины; они кричали: «Откуда вы?» Мужчины говорили на венгерском. Один из них бросил нам кусок хлеба, и тот упал на землю. Хлеб был черный, из муки с отрубями, выпеченный в квадратной форме. Я подняла кусок, но никто не хотел есть такой хлеб. Кто-то прошептал: «Другого хлеба тут нет». Поэтому я не стала его выбрасывать. В любом случае мне некуда было его бросить. Со всех сторон все было идеально чисто. Ни клочка бумаги, ни листочка с дерева не лежало на земле.
К полуночи мы добрались до Блока 13. Нас выстроили колоннами по пять и снова устроили отбор. Всех, кто казался командиршам неподходящим, отводили в сторону и сразу забирали. Я стояла в строю, зажав хлеб под мышкой. Поскольку на мне было широкое платье, этого никто не заметил.
В строю мы простояли почти два часа. Ни у кого из нас не было часов, а мое чувство времени смазалось, и я понятия не имела, действительно мы стоим два часа, или мне просто так кажется. С этого дня время стало расплывчатым, неопределенным. Время Аушвица.
Пока мы стояли строем, командирша объяснила нам, что мы поступаем в Блок 13. Девушек разделили на группы и стали заводить туда. Когда дошла очередь до моей группы, блокова, старшина блока, показала нам нары, на которых мы должны были спать.
– Вы знаете, где находитесь? – спросила она.
Я не помню, что мы ответили. Да и что мы могли сказать? Она велела четырнадцати девушкам залезать на одни нары и ложиться спать.
Мы улеглись все вместе – семеро головой в одну сторону и семеро в другую, – так что наши ноги оказались между голов других. Никогда в жизни я не бывала в такой шокирующей ситуации.
Кто-то спросил у старшины блока, где подушки, и получил в ответ две пощечины.
Когда старшина ушла, я вытащила хлеб, который прятала под мышкой. Девушки вокруг меня стали просить дать им кусочек. Мысль о том, что хлеб бросили нам потому, что он был невкусным, сменилась пониманием того, что это и есть единственный вкус хлеба в этом месте. К тому времени все мы изголодались.
Кто-то спросил у старшины, где можно вымыть руки, и тоже получил пощечины. Хоть я и выросла в религиозной семье и не привыкла есть хлеб, не исполнив сначала ритуальное омовение рук, я произнесла над ним благословение и с тяжелым сердцем съела его с немытыми руками.
Первая ночь в Аушвице была тревожной. Я понятия не имела, где нахожусь. Мы едва успевали преклонить головы и закрыть глаза, как старшина начинала нас будить. Она заставляла нас выходить наружу на перекличку, чтобы мы запомнили дорогу к своим нарам. Поэтому несколько раз в первую ночь нам приходилось слезать с нар и выходить на улицу на перекличку.
С бритыми головами мы все выглядели одинаково. Мы с трудом узнавали друг друга. Однажды той ночью, когда кто-то вскарабкался на нары, женщина закричала: «На меня парень залез!» Она приняла бритоголовую девушку за парня.
В Блоке 13 вместе со мной было еще несколько девушек из нашей деревни, Комята. Среди них Рухи Кляйн, которая обещала моей матери присматривать за мной; двадцатидвухлетняя Шейви Аврам, двоюродная сестра моей мамы, которая провела со мной все время заключения в Аушвице и осталась рядом позже; ее сестра Идско Аврам, которой было четырнадцать, но она выглядела старше; и четыре сестры из семьи Дейч – двадцатишестилетняя Иегудит (Йейдис), девятнадцатилетняя Либу, Магда (Малка), которая была моей ровесницей и училась со мной в одной школе, и Дина, на год нас младше. Мы все поддерживали друг друга, и моим единственным утешением в ту ночь было то, что несколько моих друзей рядом со мной.
Бригадиров, отвечавших за работы, в Аушвице называли капо. Со временем я узнала, что это слово происходит из итальянского и означает «голова». Главную по блоку называли блокова, старшина. Нашу старшину звали Гизи. У нее были свои заместительницы – штубова, – отвечавшие за комнаты. Старшина, ее заместительницы и капо были заключенными, еврейками из Польши и Словакии. Они попали в Аушвиц задолго до нас и входили в так называемую «элиту», члены которой занимали в лагере высокие посты. Благодаря своей работе они жили в лучших условиях, лучше питались и пользовались некоторыми привилегиями, так что со временем все становились корыстными и жестокими.