— Внучка у нас будет, — рассуждал по этому поводу Петр Михайлович. — Верный признак — характер у женского пола непостоянный с самого начала.
Когда я очнулся на сундуке, я еще не знал, к каким людям попал, с кем свела судьба. Наше знакомство должно было состояться.
— Тут жила моя бабушка… Полина Ивановна.
— Ты не убивайся… Мы не знаем… — ответила тетя Луша.
— Ее нет, — сказал Петр Михайлович.
Из соседней комнаты донесся голос Татьяны:
— Твою бабушку увели в гестапо.
О ее аресте мне рассказали следующее:
«Как пришли фашисты, сразу начали хватать народ. Беда беду родит, третья сама бежит. Слышишь — то одного взяли, то другого, а третий вышел из дому и пропал. Куда? — неизвестно. Исчез… Кто бежит, кто возвращается, кто прячется, а кто, наоборот, из щели выполз. Взять Болонку. Была стервозой, а как пришли немцы, стала царицей. Что хочу, то и ворочу. У нее первый муж немцем по крови оказался, и дочка, Ирка, — от немца. Документы она сохранила, ну и сбегала в комендатуру, комендатура двенадцать, по расовым делам. Какой-то там фюрер заправляет, эсэсовец. Ей привилегии… Вроде тоже госпожа. И распоясалась… Ведь что баба может натворить, если ей дать власть без удержу, ума не хватит! И то ей подавай и это, и то нехорошо и это плохо. Ну прямо сказка о „Золотой рыбке“. И чем лучше, тем хуже. Всю заразу припомнила: и когда кто не то сказал, и когда не так на нее посмотрел, и когда над ней посмеялся. Не стало от нее житья. У соседей… Придет — хвать одеяло, хвать чайный сервиз.
Ей говорят:
— Что же ты делаешь, ты же воруешь.
Она в крик:
— Ворую! Да я вас! Да так, да разэтак! Сгною, растерзаю, потому что вы не люди. А мне, по новым законам, что хочу, то у вас и могу взять, потому что ко мне господа офицеры ходят, Ирку сватают, она за офицера замуж выйдет, в Германию поедет, потому что она есть по крови немка, высший человек. И радуйтесь, что вас в гестапо не отправила.
А тут началась регистрация евреев. Коротких Соню и Марочку в комендатуру вызвали, а вернулись они со звездами. И Софья Ильинична, и Марка пришли как пришибленные, немецкой печатью проштампованные. И никаких у них прав, ни защиты, и каждая Болонка может плюнуть на них и обидеть.
Болонка потешалась:
— Интеллигенция! Грамотных строили! Вот вам, выкусите! Я всю жизнь кассиршей в городском саду работала… Покомандовали, такие-сякие, теперь я буду командовать!
— Простите, — отвечает Софья Ильинична. — Мы всю жизнь работали. Я музыку преподавала, вашу же Иру учила играть на фортепиано.
— Денег, еврейская морда, тебе все мало было.
— Я с Иры денег не брала, — отвечает Софья Ильинична, — зачем говорите неправду. Я детей с нашего двора по собственной воле учила, кто хотел заниматься вместе с Марочкой.
— Эх ты, гадина, с Марочкой. — Это Болонка. — Вон с вашей квартиры, ваших комнат! Теперь новая власть, новый порядок, поживите на первом этаже, как я жила!
И выгнала она Коротких из их квартиры. Все забрала. И пианино, и шкаф, и вазы… Затолкала Софью Ильиничну в свою голую комнату, свое-то унесла. Соседи, что могли, насобирали. У Болонки каждый вечер пьянка. Офицеры немецкие с девками танцуют под пианино. На пианино-то офицеры играют. Ирка-то только „собачий вальс“ одним пальцем умеет.
Утром за твоей Полиной Ивановной приехали, часов в восемь утра, уже толпа собралась. Толпа-то теперь нервная — часто облавы, торгуют, а одним глазом на заборы смотрят. Даже спекулянты и те опасаются — отберут товар, да еще по шее схлопочешь; подмазывать нужно полицию, русское гестапо. За Полиной Ивановной приехали немцы ка крытой грузовой машине. Офицер и шестеро солдат. В кузове люди были — нахватали. В то утро комсомольцев брали и большевиков.
Что ж, Полина Ивановна — серьезная женщина. Уж не знаем, что во дворе было, а потом вытащили ее на улицу. Офицер ухмыляется, в драку не лезет. Зазорно, видать, что со старухой не сладить. Она встала в калитке, ухватилась за косяк, потом как даст солдату под кадык. Тот с ног свалился. Автоматами защелкали, как зубами, офицер кричит, чтоб не стреляли. Трое солдат со старухой справиться не могут. Руки крутят, а Полина Ивановна кричит:
— Люди, не сдавайтесь! Все равно наша возьмет! Не одолеть нас!
Тут с машины три девчонки спрыгнули. Две вниз побежали, в толпу, одна замешкалась, туда-сюда, ее и подстрелили. Толпа в разные стороны, паника, но по людям-то испугались стрелять. Полине-то Ивановне дали прикладом по голове, свалили. Девчонку-то убитую, комсомолку, зашвырнули в кузов, а Полину-то Ивановну еле подняли, еле затащили — солидная она женщина, серьезная. Выдала ее Болонка, так люди гуторят. Она-то и растащила ваши вещи. Ты сходи, потребуй — может, совесть-то в ней заговорит, может, отдаст, не совсем, может, совесть-то у нее потеряна. Только про меня не сказывай, что я тебе поведала. За добро не платят злом».