Помнишь первое сентября сорок второго?
Я иду по Ярмарочной к седьмой школе. Навстречу группа «курортников». Немцы. Многие в коротких кожаных штанишках, как господин Хён. Они идут в ногу, громко переговариваются. Любуются Эльбоусом. На какой из его вершин торчит их флаг? Залезть бы.
«Курортников» ставят на постой. Отказать нельзя — попадешь в комендатуру. Хорошо, что наш дом неказистый. К нам не поставят. Живут бесплатно. Заставляют стирать. Могут надавать и оплеух.
Сложность моего восприятия оккупированного Пятигорска заключается в том, что я как бы свалился с луны— я не видел, как эвакуировался город, как через мост на Горячеводскую тянулся поток беженцев. Как перегоняли через мелкий и быстрый Подкумок гурты со скотом. Я не видел, как в город ворвались на мотоциклах белобрысые парни в зеленых мундирах. Они обалдели от красоты сверкающих на юге горных вершин. Рассказывали, что первым делом мотоциклисты мчались к источникам нарзана. Пили литрами целебную воду, потом мылись нарзаном, поливая друг на друга из ведер. Живой водой.
Солдаты горланили:
— Файф-бург! Пяти-горск…
На домах много вывесок, намалеванных масляной краской:
«Пошив и реставрация головных уборов. Цены утверждены городской управой».
«Первые курсы немецкого языка. Оплата по соглашению».
«Венерические болезни. Прием с 6 вечера. Квартира 7, со двора».
Огромное, яркое объявление:
Посетите! Посетите! Посетите!
ПЕРВОКЛАССНЫЙ КАФЕ-РЕСТОРАН «ПАЛАС»
Улица Анджиевского № 7 (против почты)
ЗАВТРАКИ ОБЕДЫ УЖИНЫ
Кухня и кондитерская под руководством лучших кулинаров.
КАФЕ-РЕСТОРАН открыт с 7 часов до комендантского часа.
ИГРАЕТ ЕВРОПЕЙСКИЙ КВАРТЕТ
И вновь вывеска:
ВАРШАВСКИЙ С. М.
Практика венерических болезней.
Лечение хронической гонореи и половой слабости.
5–6 вечера. Квартира 4, с парадного хода.
И вдруг:
Продаю пианино. В отличном состоянии.
Стенвей.
Зря вывесили. Могут взять без денег.
На шоссе, огибающем Машук с запада, копошатся люди. Они почему-то ползают на коленях. Тихо. Вначале кажется, что их никто не охраняет. Но в тени акаций разомлели полицаи. Один… Второй. Одного я знаю. Брат Васьки Кабана. Его перед самой войной посадили в тюрьму за воровство. День обещает быть жарким, июньским. Полицаи мучаются с похмелья. Им тяжело…
Я никак не могу понять, что делают на булыжном шоссе люди. Старики и старухи. У многих на голове детские панамки. Они ползают на солнцепеке.
И когда я понимаю, что они делают, все равно не верю в то, что увидел, — старики и старухи подметают зубными щетками шоссе.
Из-за гребня в конце улицы выпрыгивает тупорылая огромная машина, окрашенная в желтый цвет. Она мчится, не сбавляя скорости, даже, кажется, шофер газанул.
— Век! Век! Мать вашу! — кричат полицаи и выбегают из-под акаций. Они пинками сбрасывают людей на тротуары. Люди разгибают затекшие спины… Быстрее! Быстрее! Но они устали, обессилели… Да и слишком мало расстояние до гребня.
Машина проносится мимо, обдавая гарью.
В кузове сидят солдаты. Они ржут, как идиоты. Кричат:
— Юде! Юде! Пиф-паф!
Простые солдаты фронтовой части.
Машина промчалась. Доносятся стоны. И невероятная матерщина полицаев. Кого-то тащат к забору. Двое мужчин несут старушку. У нее из ноги торчит кость, точно воткнули огромную зубочистку. Старушка еще не ощутила боли. Она говорит с возмущением:
— Безобразие! Разве можно по городу с такой скоростью ездить.
Она, вопреки всему, еще не разучилась возмущаться.
Шоссе… Я больше никогда не видел такого идеально чистого шоссе.
Наша школа обнесена колючей проволокой. Во дворе бегают в трусах немецкие солдаты, играют в футбол. Играют вяло, но орут крепко. У входа на территорию школы часовой. Мундир застегнут, но рукава закатаны по локоть. Ему жарко. Он держит на животе автомат, поглядывает на часы — ждет смены.