— Варварская страна! — вздохнула мадам Мишо.
— Так было прежде, — твердо сказал Иожеф, снова обращаясь только к Жанетте. — Теперь-то у нас все по-иному. Одна за другой школы строятся, дома отдыха, ремесленные училища, институты… — Не зная, как сказать по-французски «горный техникум», он повторил еще раз: — Различные институты для всех… Иногда в венгерских газетах снимки помещают. Я покажу тебе… если хочешь…
Девочка не ответила. Она возилась со своим стареньким кожаным поясом — то застегивала, то расстегивала пряжку. Это расхолодило Йожефа Рошта, однако он сделал еще одну попытку вызвать дочь на разговор по душам:
— С вами-то, конечно, хорошо обращаются. Я думаю, монашки не пользуются розгами, да и не пристало им держать розги в руках, рядом с четками-то…
— Еще чего выдумали! — Мадам Мишо направилась к выходу с тазиком для мытья посуды и у дверей прошипела: — Это Франция, да будет вам известно! Не говорите таких вещей ребенку, а не то…
— Ну право же, мама! — торопливо прервала Полина начавшееся словоизвержение матери. — Жозеф ведь не с вами разговаривает. Во все-то вы вмешиваетесь…
Быстрый взгляд Жанетты пробегал по лицам взрослых. Что бы ни говорила бабушка, папа словно не слышит. А старуху раздражает, что он смотрит на нее словно на пустое место. В таких случаях у бабушки раздуваются ноздри, она начинает размахивать руками, а маленький носик Жанетты и ее вымазанные в масле руки, словно сами по себе, копируют движения бабушки. Бабушка только шумит, а не знает, что к чему. Папа — другое дело. Жанетта понимает, что он хотел сказать… Сестра Анжела, конечно, не порет их розгами, но зато безжалостно жалит словами: «Красная Роста…» Однажды она сказала даже: «В Восточной Европе еще есть племена, только что сбросившие звериную шкуру, — например, венгры…» Будто сестра Анжела не знает, что у Жанетты отец тоже венгр! Вот что имел в виду отец, говоря о розгах. Но все же он не услышит от нее ни единой жалобы на монахинь: ведь папа тотчас же пошел бы с протестом к попечителю! Он способен в пух и прах разругать сестру Анжелу, а не то начнет обсуждать это у себя в партии. Ну уж нет! Ведь Жанетта и так не остается в долгу, старается насолить учительнице где можно. Да и вообще… не надо ей никаких защитников!
И Жанетта слушала, упрямо сжав губы, то застегивая, то расстегивая пряжку пояса. Пусть папа не вмешивается в их дела — в это «их» она включала и бабушку и даже сестру Анжелу. Пусть только оставят ее, Жанетту, в покое, пусть каждый идет своим путем; она и сама хорошо знает, что нужно делать. Но папа сегодня удивительно настойчив. Пересилив себя, он снова заговорил о «неприятном»:
— А эта Роза Прюнье — умная девочка. Почему ты не хочешь дружить с нею? Могли бы вместе и заниматься. Мы с мамой оба работаем. Нам было бы приятно знать, что, пока мы зарабатываем на хлеб, ты находишься в компании, достойной тебя, а не слоняешься повсюду с уличными ребятами. Тебя постоянно видят с дочкой Жантилей.
Мадам Мишо не выдержала: с грохотом толкнула она под стол тазик для мытья посуды и гневно выпрямилась. Лицо ее исказилось от негодования:
— Теперь уж и Мари Жантиль не хороша? У нее-то отец штейгер, важный человек… не забойщику какому-нибудь чета, который и посейчас на том же месте, что и двадцать лет назад! Жантиль тоже небось из-за границы приехал, а уж вон куда шагнул! Пока вы топчетесь да озираетесь, он, глядишь, где-нибудь в правлении пристроится! Я Жанетту с пеленок воспитывала, мучилась с нею, пока вы бог знает где были да с горем пополам на сухую корку зарабатывали. И не тычьте вы мне эту дочку Прюнье, потому что… О, пресвятая богородица, прости меня, грешную, чуть было не согрешила сейчас!
— Да, уж лучше помолчать вам, мама, — сказала Полина.
— У маленькой Мари Жантиль даже нашей Жанетте есть чему поучиться. Мари — толковая, старательная девочка. Как раз сегодня я говорила ее матери, что пошли она ее в Париж к какой-нибудь благородной, аристократической даме, девочка пообтесалась бы немного, научилась бы манерам, а уж потом… куда ее ни поставь, везде к месту придется. И что вы ни говорите, а наша Жанетта, если господь продлит мои дни…
— Надеемся, мама, что надолго продлит, — сказал Йожеф Рошта таким спокойным и решительным тоном, что старуха умолкла. — Совсем ни к чему столько разговоров. Ведь если я один раз что скажу, так уж настою на своем, поэтому слушайте внимательно. Моя дочь никогда и никому прислуживать не будет, понятно? Никому она не станет кланяться за чаевые, а будет честно зарабатывать свой хлеб, как ее мать и отец, который лучше на веки вечные останется забойщиком, чем пойдет наушничать французским да американским хозяевам. А вам я говорю сейчас в первый, но и в последний раз: придержите язык, а не то пожалеете!