— Вы не видели Жозефа Роста?
Одни уверяли, что Жозеф Роста уже ушел по направлению к шоссе, другие якобы видели его еще в раздевалке… Женщина с седой косой, уложенной на затылке, терпеливо ждала. Лицо у нее было изжелта-бледное. Некоторые, прежде чем уйти, с любопытством спрашивали:
— Мамаша, что хорошего принесли вы Жозефу?
— Это я ему самому расскажу, душенька, — отвечала женщина, не двигаясь с места.
Наконец вышел через проходную и Йожеф Рошта. Он шел один, одной рукой ведя рядом с собой велосипед.
— Товарищ Роста, вас ждут! — крикнул молодой Брюно, вскакивая на свой велосипед.
Йожеф равнодушно поднял глаза:
— Кто ждет?
— Вот эта тетенька, — сказал паренек и укатил.
Женщина уже подходила к Йожефу:
— Это вы и есть Жозеф Роста? Я из Ланса, из больницы, с весточкой.
Йожеф вздрогнул, словно от удара. На краткое счастливое мгновение представилось ему, что жена жива — просто она уезжала из дому ненадолго, ее лечат в Лансской больнице… Он пошел с женщиной через лес, и она рассказала ему о последних часах Полины и все, что знала о припрятанной жестяной коробочке.
— Перед смертью она пожелала, чтобы ей устроили «красные» похороны. Я не могла прийти вовремя — меня выписали только вчера, и поэтому я не могла…
— Понимаю… ничего, — кивнул Йожеф. — Похоронили ее так, как она хотела.
— Хорошо хоть было?
— Хорошо, хорошо, — пробормотал Йожеф.
— Народу много пришло?
— Много…
Он проводил женщину на станцию и ждал там до вечера, пока она не села в местный поезд, идущий на Сен-Поль. Затем он вернулся домой и, не ужиная, даже не помывшись, поднялся наверх. На другой день вечером в присутствии бабушки Йожеф достал из ее тюфяка копилку. Любопытство так и распирало старуху, но расспрашивать она не решилась. После похорон она стала побаиваться зятя — такой он был теперь угрюмый, так мрачно смотрел, уставившись в одну точку. Она говорила соседкам:
«Верующий человек примиряется с волей господней. Каждому из нас приходилось хоронить близких — да почиют они в мире! — И бабушка Мишо набожно крестилась. — Мы оплакали их, проводили в последний путь. Но мой зять все ходит и ходит, словно его черт дергает… или нечистая совесть! Ничего не скажу о нем плохого, и ему не сладко, но неверующему господь отказывает в милосердии, не дает утешения».
Старая Мишо говорила на этот раз правду: милосердное утешение не снизошло на Йожефа Рошта. Он работал в шахте, объезжал на велосипеде окрестные деревни, сзывал шахтеров на собрания, каждый вечер сидел за книгами в читальном зале своей партии, принимал участие в собеседованиях, но успокоение не приходило. Йожеф замкнулся в себе, и только Лорану Прюнье удалось заставить его разговориться.
Недель через пять после похорон Полины, когда все, на первый взгляд, снова пошло своим чередом, Лоран Прюнье спросил:
— Какие же у тебя планы, Жозеф?
— У меня? Никаких. Какие у меня могут быть планы? — сказал Йожеф Рошта.
Коренастый секретарь Трепарвильской партийной организации со свойственной ему решительностью приступил к делу:
— Если ты решишь возвратиться с дочкой в Венгрию, мы поможем тебе во всем. И деньги на дорогу раздобудем, об этом ты не беспокойся.
— Деньги у меня есть, — тихо сказал Йожеф Рошта.
— Откуда?
Йожеф рассказал, как пришла к нему женщина из Сен-Поля и принесла последнюю весточку от жены.
— Полина знала, что я из-за нее остаюсь. Ей казалось, что я хотел бы освободиться от нее. Так вот и умерла с этой мыслью, — закончил Йожеф Рошта. Его лицо окаменело от душевной боли. — И я, значит, подтвердил бы это, если бы тронулся сейчас в путь…
— Довольно, Жозеф! — Лоран Прюнье энергично стукнул кулаком по столу. — Твои речи недостойны коммуниста! Действуй так, как диктует разум, и не мучай себя выдумками, не береди душу. Ведь ты мужчина, а не старуха, так что же ты ноешь! Укладывайся и отправляйся на свою родину, там тебе легче будет. И кончено! Меня ты уже позлил более чем достаточно.
Но весь этот гнев, все сердитые речи Прюнье были для Йожефа дороже ласки. Они помогли ему прийти в себя. Все стало вдруг ясным, само собой понятным. Да, действительно, самобичевание — занятие бессмысленное, бесцельное, оно лишь ослабляет. Сколько ни рылся Йожеф в своей памяти, за четырнадцать лет совместной с Полиной жизни — ведь это же правда! — он никогда ни в чем не провинился перед нею, всегда любил и уважал свою жену.