— Пожалуйте, артистка! — сказал мальчик. — Второй этаж, шестнадцать.
— Погоди, получишь еще! — прошептала Жанетта со слезами негодования на глазах.
В вестибюле за маленькими столиками сидели люди, перелистывая газеты и журналы. Несколько человек разговаривали у конторки, где сидел швейцар и беспрерывно нюнил телефон. Между столиками балансировали официанты, высоко поднимая подносы. Время от времени хлопала стеклянная дверь, которая вела в соседнее помещение, и оттуда в тихое журчанье бесед врывались обрывки музыки и громкий хохот.
Взгляд Жанетты приковали к себе два расположенных рядом лифта — обитые красным бархатом, они стремительно мчались то вверх, то вниз. Зеркально-бархатная дверца открывалась, люди уверенно входили в лифт, мальчик в униформе нажимал кнопку и… Все это казалось чудом, волшебством! Жанетта в восторге потащила бабушку к лифту:
— Мы тоже на этом поедем, правда, бабушка? Мы тоже!..
Но другой мальчик в серой униформе и в белых перчатках, очень похожий на того, что стоял в вестибюле, захлопнул дверцу лифта у них перед носом, и они остались, растерянно поглядывая на соседний лифт. Тогда какой-то мужчина, одетый в черное, тихо прошипел над ухом мадам Мишо:
— Не болтайтесь здесь, слышите? Вон лестница, ну?! Быстро, быстро! — И, кивком головы указав на широкую, застланную ковром лестницу, он упругой походкой двинулся дальше.
Тесно прижавшись друг к другу, Мишо и Жанетта пошли по лестнице. Ковер заглушал их шаги. Старуха пробормотала: «Пропади они пропадом!» На втором этаже ориентироваться оказалось легко: перед одной из двустворчатых, покрытых лаком, блестящих белых дверей ожидали женщины с детьми самых разных возрастов. Жанетту и бабушку они смерили с ног до головы враждебными взглядами, затем снова занялись тихими разговорами. Здесь же, особняком от ожидающих, стояло несколько элегантно одетых молодых и пожилых женщин и мужчин; по широкому коридору разливались одуряющие благоухания.
Прошло довольно много времени. Иногда появлялся официант. Удерживая в равновесии высоко поднятый поднос, он исчезал за двустворчатой дверью. Из-за двери доносился смутный гул голосов, шум передвигаемых стульев, кто-то барабанил на рояле. Время от времени белая лакированная дверь отворялась. С громким криком оттуда пулей выскакивал худой, нервно жестикулирующий мужчина. Его тотчас окружали щебечущие дамы и надушенные мужчины, а из комнаты тем временем выходило несколько матерей. Держа за руки своих ребятишек, они направлялись вниз, к выходу. Одну из них, подгонявшую перед собой четырех измученных, бледных малюток, наниматели проводили громким хохотом… Элегантные дамы умоляли впустить их, но нервный американец решительно отказывался. К притихшим женщинам с детьми он обращался по-французски:
— Заходите по пять человек, живо! И чтобы дети вели себя прилично!.. Но, сударыня, — снова обернулся он к возмущенно жужжавшему кружку посетителей, — поймите же, ведь артист работает!
Пять допущенных матерей, спотыкаясь, исчезли вместе со своими детьми за величественной дверью.
Всякий раз, как отворялась дверь и маленькая группка отвергнутых кандидатов, выйдя оттуда, в должной тишине направлялась к лестнице, мадам Мишо взволнованно шептала:
— Этих тоже не взяли! Место еще не занято, — добавляла она многозначительным тоном, и надежды ее все возрастали. Ноги у нее так и жгло от долгого стояния.
Наконец подошла очередь Жанетты, и нервный американец буквально втолкнул их в комнату.
Нет, это была не комната, а настоящий зал, залитый светом сияющий зал невиданной красоты! И сколько людей! Некоторые из них сидели, задрав ноги на спинку кресел. Лица у всех взволнованные, возбужденные. Несколько человек стоят в оконных нишах. Они громко разговаривают, кричат, перебивая друг друга. Кто-то наигрывает на рояле, а молодой негр, в клетчатом пиджаке и в светлых, великолепно выглаженных брюках, с рассеянно-равнодушным видом выделывает под эту музыку удивительные коленца, засунув руки в карманы. На столах теснятся бутылки всевозможных форм. В лужицах пролитого вина плавает пепел, на скатертях и на полу валяются окурки. Несколько мужчин держат на коленях блокноты. Когда появилась новая партия детей, вечные ручки разом заскрипели по листкам блокнотов. Пять женщин остановились у двери. Дети озирались, широко открыв глаза; один шестилетний мальчуган расплакался. В этот момент от группы споривших в оконной нише отделился высокий, крупный мужчина и, покачав головой, жалобно сказал своему секретарю: