И вдруг, отбросив все ухищрения, заговорил напрямик:
— Я решил вернуться в Венгрию.
Жанетта смотрела на него широко открытыми глазами.
Отец торопливо продолжал:
— Ты ведь знаешь, обо всем этом мы договорились с мамой. Она всегда понимала меня, была мне другом и в горе и счастье. Такая она была женщина. И так должно быть. Вот вырастешь — сама поймешь это.
Девочка услышала короткий смешок — смешок человека, которого очень развеселило такое предположение. Она поджала губы и втянула голову в плечи.
— Теперь, когда мама умерла, — снова заговорил отец серьезным тоном, — я подумал, что мне следует с тобой обсуждать свои планы. — (Девочка расправила плечи, выпрямилась.) Йожеф Рошта, охваченный теплым чувством, продолжал: — Теперь ты уже большая, Жанетта, сама решай свою судьбу. Не думай, что я хочу принуждать тебя… к чему бы то ни было… Ты начинаешь свою жизнь, и тебе лучше знать, что для тебя хорошо… Вот и поговорим об этом…
Жанетта кивнула головой. Они сели на траву, узкой полоской пробивавшуюся вдоль тропинки. Йожеф Рошта большим пальцем умял табак в трубке и сильно затянулся. В трубке раздался какой-то всхлипывающий звук, и оба, отец и дочь, рассмеялись.
— Папа, вы не вычистили трубку, — сказала Жанетта.
— Не до того было. Сойдет и так… Словом, ты не думай, что я насильно тебя заставляю или еще что… Мне очень обидно было бы… Нам теперь вместе надо держаться, ведь мы с тобой совсем одни на свете. — «Ох, как глупо я говорю! Зря расчувствовался, она же высмеет меня!» — подумал Йожеф и снова заторопился: — Я скажу тебе, о чем я думаю, а потом ты расскажешь мне о своих мыслях. Так ведь правильно будет, да? Не хотелось бы мне расставаться с тобой, маленькая моя Жанетта. Ведь бабушка уже не молоденькая, и… если она умрет, останешься ты здесь одна — ни родных, ни дома. И еще я должен сказать, что на жизнь и вообще на всё она смотрит не так, как надо, неверные у нее взгляды… Словом, мне трудно примириться с мыслью, что она будет наставлять тебя, как жить, и что… что когда-нибудь из тебя выйдет такая же старая богомолка, прислужница попов и господ, как… Ну вот, теперь ты все знаешь. Сама решай теперь, как и что. Насильно вмешиваться в твою судьбу я не хочу.
Девочка сорвала травинку и закусила голый сухой стебелек; лицо ее не выдавало, что она чувствовала в ту минуту. Йожеф забеспокоился. Быть может, не так он подошел к этому упрямому и скрытному сердцу?.. Он заговорил тихо, словно разговаривал теперь сам с собой:
— Ты не знаешь той страны, где я родился. Я понимаю, эта моя ошибка… Все некогда, некогда… Да и за последние годы… за последние годы не приходилось нам разговаривать вот так, вдвоем… А у нас там хорошо!.. И те, кто живет там… они такие же рабочие, как и здесь, в Трепарвиле. Я не был там пятнадцать лет. С тех пор многое переменилось, и я сам хорошенько не представляю, какая там у нас жизнь. Одно только знаю: она лучше, красивее, чище и проще, чем та, которую видишь кругом. Молодежь учится, растет… Строятся новые школы… Вот я недавно показывал тебе в газете…
— Я ненавижу школу! — заявила Жанетта. — Пусть меня не заставляют ходить туда!
— Да никто и не заставляет, — успокоительно сказал Йожеф. — Я просто рассказываю…
После короткой паузы девочка неожиданно с отчаянием сказала:
— Я хочу быть свободной! Франция — родина свободы, и зря вы мне все это говорите!
Вдали раздался гудок паровоза. Над их головами одна за другой загорались мерцающие огоньки звезд. Какой-то велосипедист помахал им рукой и что-то прокричал… Йожеф Рошта медленно поднялся с земли и тихим, упавшим голосом, с тоской произнес:
— Что же, значит, так и порешим… я уеду один. Все деньги, какие есть, я оставлю вам… и потом высылать буду, сколько смогу… Бабушка, наверно, поступит на какую-нибудь виллу прислугой, инженерские жены так и ухватятся за такую служанку… Ты ни в чем не будешь знать недостатка… А иногда, может, и напишешь мне…
Жанетта расплакалась громко, по-детски. Она стояла с опущенными руками. Маленькую, худенькую фигурку ее совсем скрадывала быстро сгущавшаяся тьма.
— Я ведь не говорила… — задыхаясь от горьких слез, лепетала она, — я не говорила, что с бабушкой хочу остаться… Я с вами поеду, папа… и все равно я умру…
Йожеф Рошта неловко обхватил вздрагивающие плечи дочери и тихонько гладил их своей широкой мозолистой ладонью: