— До Парижа добраться тоже ведь денег стоит, папа. Ты подумал об этом?
— Хорошо, что напомнила, дочка! А ну-ка, давай подсчитаем…
И они снова принялись за подсчеты.
Теперь Йожеф Рошта всякий раз приносил с собой в сумке что-нибудь съедобное: жареную рыбу, креветок, салат в банке… И пока дочка на глазах у него поглотала лакомые кушанья, он несколько успокаивался. Целый день, на работе и во время переговоров об отъезде, его преследовала мысль, что девочка дома одна. Может быть, голодная, может быть, заболела… И ему казалось, что он снова слышит слова, сказанные доктором: «Дальняя дорога и резкая перемена климата убьют ее…» — это было семь лет назад, когда он вот так же сидел с Полиной, строя планы и пересчитывая их маленькие сбережения. Да и сколько раз бывало — скажет он что-нибудь, и вдруг ему вспомнится: те же слова когда-то звучали здесь, в этих четырех стенах. Ведь точно так же он произнес однажды то, что объявляет Жанетте сейчас, в этот ноябрьский вечер:
— В среду я получу паспорт.
Несколько дней спустя Йожеф сказал:
— Думаю, дочурка, что в следующую пятницу мы отправимся. В воскресенье сестра Вильма свободна и встретит нас на вокзале.
Жанетта молча кивнула головой, но на лице ее отразилась отчаянная боль, будто пронизавшая ее насквозь. Йожеф Рошта сел за кухонный стол и после долгих приготовлений начал писать. Он писал сестре и тем трем шахтерам, что вернулись на родину семь лет назад.
— Я пойду погуляю немножко около дома, — сказала Жанетта.
Не дожидаясь ответа, она вышла и, против обыкновения, тихо затворила за собой дверь. Жанетта не спеша прошлась по всей главной улице, с достоинством кланяясь знакомым:
— Добрый вечер, мадам Брюно!.. Добрый вечер, мадам Роже!..
Соседки, заметив трагическое выражение ее лица, переговаривались:
— Что это стряслось с маленькой Жанеттой? Еле ноги передвигает, идет словно во сне…
Роза Прюнье тоже изумленно взглянула на свою одноклассницу, услышав ее приветливый голос.
— Добрый вечер, Роза! Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — растерянно ответила девочка и повторила: — Хорошо!..
Мясник и колбасник Мезье, неуклюжий человечек с козлиной бородкой, в меховой куртке поверх измазанного кровью передника, занял боевую позицию перед дверью твоей лавки, тревожно поглядывая на приближавшуюся проказницу. Жанетта чуть было не сказала: «Добрый вечер, господин Мезье», но удержалась и молча прошла мимо: Мезье, папаша Жантиль и все, кто жил на виллах, в лесу, принадлежали к враждебному лагерю. Им нет прощения!
Так, в тихой задумчивости, дошла она до пустыря, толкнула ветхую дощатую калитку, осторожно ступая между валявшимися повсюду обломками кирпича, кучами мусора и буйно разросшимися кустами чертополоха, пробралась к приземистому сарайчику, что стоял в углу участка. Из сарайчика доносились голоса: монотонное бормотанье Мари Жантиль и резкие реплики Андрэ Вавринека. Жанетта вошла в сарайчик и, опустив руки, остановилась на пороге. Ее неожиданное появление, суровое и страдальческое выражение лица, ее неподвижность и самая поза — все это произвело великолепный сценический эффект; впечатление дополнил мрачный театральный тон, когда Жанетта провозгласила:
— В следующую пятницу мы отправляемся в путь…
Мари Жантиль тихонько заплакала, маленький Стефан Вавринек опустился на землю и безмолвно скорчился. Андрэ Вавринек хрипло пробормотал:
— Знаем… Старик рассказывал…
«Стариком» они называли своего отца Тодора Вавринека, уже сильно сдавшего словака-шахтера. Плачущая Мари Жантиль все же сказала рассудительно и степенно:
— Мы как раз отбираем вещи, которые могут тебе пригодиться в Венгрии. Пожалуйста, Жанетта, осмотри здесь все и отложи то, что тебе хотелось бы взять с собой. Я от всего отказываюсь в твою пользу.
Окончив свою речь, маленькая толстушка окинула всех взглядом, ожидая одобрения. Ее круглое личико выражало величайшее удовлетворение собственным великодушием. Андрэ Вавринек пробормотал:
— Здесь все твое, Жанетта…
Маленький Стефан с неожиданной горячностью обнял Жанетту и, прижавшись к ней белокурой головкой, беззвучно заплакал. Жанетта не оттолкнула от себя ребенка, который своим откровенным горем еще усилил драматизм сцены прощания; стоя на пороге, она прошептала: