— Не сердись, — сказала Эржи, — ведь я… думала, что ты живодером хочешь быть… вот и не могу удержаться, но ты… ты с таким трудом согласилась сказать… я и в самом деле ждала чего-то ужасного…
Жанетта не шелохнулась и ничего не ответила. Наконец Эржи успокоилась, взяла худенькую руку подружки и так ласково погладила ее своей узенькой ладонью, что у Жанетты сразу же пропало чувство обиды.
Радуясь, что трудное признание уже сделано, она подвинулась поближе к подруге и вопросительно посмотрела ей в лицо.
— Какая я глупая! Могла бы и сама догадаться! — сказала будущий врач. — Но разве я могла подумать, что это страшная тайна и что об этом никому нельзя говорить!
Жанетта предостерегающе погрозила пальцем:
— Ты ведь обещала!
— Ничего я не обещала. Нет, право, я никак не ожидала! Значит, вместо того чтобы радоваться своим способностям, ты… — Эржи пристально посмотрела на Жанетту и добавила с укоризной: — Ну, а я-то… куда же я смотрела? Конечно, ты прирожденная артистка! Это ясно…
Они сидели, прижавшись друг к другу. Жанетта разрумянилась от волнения, и ей казалось — сердце у нее бьется где-то в горле. Заикаясь, она спрашивала:
— Неужели ты и в самом деле думаешь?.. Поклянись… Но почему ты уверена?
— Ты хорошо декламируешь. Голос у тебя богатый… и всякие мины можешь строить. И лицо у тебя такое… Я, например, по твоему лицу всегда знаю, о чем ты думаешь, Аннушка… Подожди, ведь это очень серьезное дело. А ты еще говорила, что выбрала себе такую профессию, для которой не нужно много учиться!
— Разумеется, не надо! Я ведь знаю, как там.
— Ну как?
Теперь уже нечего таиться. Эржи — ее лучшая подруга, самая умная девочка на свете. Все она понимает, поняла даже стремление Жанетты стать артисткой, и хотя не дает клятвы, как Мари Жантиль, но бесспорно не выдаст ее тайны. А делаются артистки так: в газете появляется объявление. Известный американский артист и певец прошлым летом приезжал в Париж, во всех газетах были его портреты. Он напечатал объявление, и газета с этим объявлением случайно попала в руки к бабушке. Артист искал маленькую девочку для детской роли в новом фильме…
Жанетта поперхнулась и замолчала, трусливо избегая взгляда Эржи. И так все понятно по выражению лица Эржи… а все же нечестно хоть что-то утаить, раз уж начала рассказывать. Словом, в объявлении было сказано, что нужна девочка из пролетарской семьи с лицом, которое отражало бы голод и нищету…
— Ну и дела!
Ободренная этим взволнованным возгласом Эржи, Жанетта продолжала свой рассказ о случившемся в тот памятный летний день. Рассказала и о маминой копилке, и о бабушкином соломенном тюфяке, и о женщине, лежавшей в больнице св. Павла, рядом с мамой. Сделав это отступление, Жанетта повела повествование дальше: вот она шагает в Трепарвиле на станцию вместе с бабушкой, надевшей по такому случаю черную шляпку с белыми цветами вишен, некогда украшавшую голову графини Лафорг; вот она в Париже; вот и «Кларидж-отель», и нахальный мальчишка в униформе у входной вертящейся двери, и крикливый секретарь, и негр-танцор, и бледный, некрасивый мальчик, и его мать; вот Жанетту окружили корреспонденты, и наконец совершилось ее выступление…
— Он сказал мне: «Повернись!» — Жанетта, вскочив с дивана, быстро повернулась и непринужденно поклонилась Эржи, которая слушала ее, затаив дыхание. — Я и сама не знаю почему, но я просто возненавидела их! — Жанетта энергично жестикулировала, сверкая глазами. — Они спросили, умею ли я говорить по-английски. — Передразнивая актера, она проговорила покровительственным тоном: — «Знаешь по-английски хоть два слова?» — «Конечно, — отвечаю, — знаю!» Тут я вытянулась перед ним… Ами, гоу хоум! — разнесся в маленькой комнатке оглушительно звонкий возглас. — Ами, гоу хоум! — крикнула Жанетта еще раз и, опустив руки, замолчала, глядя в упор на Эржи. — Все остальное произошло в несколько секунд, — продолжала она, понизив голос. — Секретарь вытолкал нас в коридор. А на прощанье я тому противному мальчишке, в форме с золотыми пуговицами, тоже отплатила…
А потом они сидели с бабушкой в парке. Париж — красивый, просто чудо какой замечательный город, в парке бил фонтан… Но стояла страшная жара… Вот как все было. Не поругайся она тогда с киноактером, уже была бы теперь известной артисткой в Париже, а то и в Нью-Йорке, а сестра Анжела лопнула бы от злости.