…В этот вечер Аня вернулась домой поздно, чуть ли не в двенадцать часов. Мать уже порывалась идти во двор, искать ее, да отец, недобро ухмыльнувшись, сплюнул: "А чо ты волнуешься-то? Ну, видать, опять передок зачесался. Дак ей чо терять-то? Да и кому она нужна, такая-то? Успокойся, не бегай ты, как клуша!"
А тут и правда Аня дверь открыла…
Мать порывалась было поговорить с ней о том, что нехорошо, мол, девушке из приличной семьи… да спохватилась вовремя, смолчала. И в самом деле: какая-такая "приличная" семья, "приличная девушка"? Тьфу, прости господи!
Так у Ани нашлась отдушина, куда время от времени стала она прятаться от набившей оскомину тишины и серости домашнего быта. Когда бы она ни пришла, Наталья Владимировна и Славка были неизменно рады ей.
Надо сказать, что после первого Аниного визита Славка пережил, можно сказать, еще одну трагедию, сравнимую по силе эмоциональной встряски разве что только с тем, что случилось тогда в подвале..
Дело в том, что Аня, исчезнувшая из поля зрения Славки почти на четыре года, как-то стушевалась в его памяти, превратилась чуть ли не в легенду. И порой, бессонными душными ночами, когда он вертелся на своем диване, не зная, как заснуть, чем себя успокоить, та девочка, над которой они, сопляки, надругались когда-то в подвале, казалась несправедливым наказанием судьбы, очень хотелось жалеть самого себя, ненавидеть весь белый свет…
И вот эта девочка, эта живая легенда, оживший призрак, вдруг снова врывается в его жизнь и, не говоря ни слова, одним своим видом сокрушает его удобную позицию "невинно пострадавшего"… Он забыл, просто не видел, что они, пакостные щенки, сделали с ней, которой влюбляться бы сейчас, мечтать о замужестве, о детях, ходить бы по земле с гордо поднятой головой, — он увидел всё это только сейчас, и содрогнулось его сердце от неизбывного чувства вины!
Да, это ужасающее, беззубое, какое-то по-старушечьи просевшее лицо, и эти первые тяжелые морщины на лбу и на щеках… Но глаза, боже мой, какие чудесные у Аннушки глаза! Ясные, сияющие, то безмерно тоскующие, то празднично светящиеся — чудо какое-то!..
Славка, позабыв про сон и еду, выходил душными теплыми ночами на балкон, смотрел вниз на бесконечную россыпь ночных огней и всё представлял себе, что было бы, если бы не было в их жизни этого поганого подвала… Что было бы? Да ничего особенного! Они бродили бы, обнявшись, по ночным улицам, и он читал бы ей стихи. Вон их накопилась целая толстая тетрадка, никому в жизни он никогда их не покажет, вот Ане бы — всё отдал!.. Он целовал бы ее в яркие припухшие губы, а она вырывалась бы из его рук и смеялась звонко-звонко, весело-весело, и красивые белые зубы отсвечивали бы в лучах луны снежно-белым блеском…
Он носил бы ее на руках, он пел бы ей песни, он бы жизнь свою отдал, не задумываясь, лишь бы ей было хорошо и спокойно…
Славка прекрасно помнит ту, давнюю Аннушку. Она и в двенадцать лет была сущей красавицей. А вот эта, вернувшаяся неизвестно откуда, — неужели тоже Аннушка? Та Аннушка?
Ах, как от всех этих мыслей болела голова, как хотелось ясности и покоя! А тут еще — повестка за повесткой из военкомата, угрожают чуть ли не с милицией доставить к военкому — тут действительно взвоешь!
Глава 10
…А дальше — пусть об Аннушкиной жизни рассказывают скупые записи в ее дневнике, который стала она вести за несколько месяцев до трагического конца своей жизни.
"12 июня 198… года. Так хочется иногда хоть с кем-то поговорить, а с кем? Вот попробую вести дневник. Говорят, это помогает содержать в порядке свою голову, помогает разобраться в своей душе, в своих помыслах… Не пойму, что происходит у нас дома. Вернее, не "у нас", а между мной и папой. Как-то странно он стал на меня смотреть. Даже слов подобрать не могу… Если бы это был не папа, я бы могла сказать, что он смотрит на меня, как… как те пьяные солдаты-новобранцы в вагоне. Как будто я ему не дочь, а всё та же вокзальная потаскушка. Или я всё это выдумываю?"
"…19 июня 198… года. Мама собралась в санаторий. Что-то стала печень ее сильно беспокоить, а тут на работе ей путевку предложили, она с радостью согласилась. Пусть подлечится мама, давно пора. И отец так обрадовался, что у нее появилась возможность отдохнуть и подлечиться! Помогал даже ей вчера чемодан собирать. Путевка какая-то "горящая", поэтому через два дня мама уже едет".
"23 июня 198… года. Да, что-то странное происходит в нашем доме… Маму мы проводили в санаторий позавчера. Папа увез ее в аэропорт, вернулся веселый, всё шутил, что-то смешное рассказывал… Пот том затеялся вроде спать. Перед сном закрылся в ванной. Долго-долго что-то всё там плескался, бурчал, грохал. Вдруг слышу, кричит: "Аня, принеси мне чистое полотенце!" Я без всякой задней мысли достала банное полотенце, несу в ванную. Дверь открываю — папа стоит… Весь голый… волосы жиденькие, жалкенький такой… Я прямо обомлела. А отец каким-то странным голосом мне говорит: "А ты не хочешь помыться вместе со мной, Аня? Давай, доча!" Я хотела ему сказать, что он совсем сошел с ума, что это всё, — безобразие, и вообще, нельзя так… Только ведь я же ни слова не могу произнести! Пока я пыталась что-то сказать, отец затащил меня в ванную, раздел, принялся мочалкой тереть… А я — снова словно бы онемела, ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. А отец потом взял меня на руки и как был, нагишом, потащил меня в их с мамой комнату, на их кровать… И тут со мной что-то случилось: смотрю на отца — тех, черных, около вокзала вижу. Отвернусь от отца — Чума с полу в КВД голый встает… А отец раскинул меня на постели, шторы задернул, яркий светильник зажег — сидит, голый, около кровати, меня разглядывает, гладит меня по ногам, по груди, бормочет: "Вот, как жаль, что в этой комнате нет больших зеркал!.. Это было бы так красиво!.." Я лежу и думаю, будто кино какое-то смотрю: "Нет, нет, это всё такие глупости! Нет, нет, нет, такого в жизни просто не бывает!". А отец взгромоздился на меня…