И вот наступил день, когда Ане пришла пора покинуть дом Натальи Владимировны. Девочка уже вполне твердо стояла на ногах, оставалось только одеться, попрощаться с хозяйкой, к которой она привязалась больше, чем к собственной матери.
И вот, уже собранная, Аня стоит на пороге. Наталья Владимировна целует ее, обливаясь слезами. Сколько мучительного передумала она за долгие-долгие бессонные ночи у ее изголовья! Аня, до сих пор предельно молчаливая и сдержанная, вдруг тоже заливается слезами, целует свою спасительницу, и слышится Наталье Владимировне полувздох-полукрик: «Ма-а-ма!..»
Захлопнулась дверь. Аня вышла на улицу…
Стоял ранний осенний вечер. Во дворе их дома было почти безлюдно, и Аня про себя порадовалась этому: слава Богу, хоть поначалу не будет этих поганых соседских морд, никто не будет пялиться ей в лицо и шептаться ей вслед.
Однако, куда же девочка держит путь? Во всяком случае, отнюдь не к себе домой. Без копейки в кармане, хотя и приодетая во всё новое и чистое, Аня садится в первый подошедший автобус и отправляется неизвестно куда. Впрочем, известно: куда подальше от родного дома, от родителей, к которым у нее нет ничего теперь, кроме тихой ненависти и презрения. Да какие они ей родители, если они ее продали, просто продали за какую-то паршивую машину!
Аня еще не думала об этом, просто это решение возникло само собой: она будет жить, как бродяга, где придется, но домой она никогда не вернется. И в школу — тоже. Вернуться с такой физиономией в их класс, где внешний вид — всего превыше, да она что, дура, что ли?! Нет, детство кончилось. И впереди — мрак…
С этого темного осеннего вечера началась у Ани совсем другая жизнь — темная, грязная, страшная. И сама она стала совсем другой, от былой девчонки-озорницы не осталось следа, появилась на свет вокзальная дешевка, Нюшка-Мочалка.
Многократно битая своими случайными клиентами-собутыльниками, научившаяся буквально растворяться во время милицейских облав, очень скоро переставшая брезговать объедками из вокзального мусорного ящика, быстро привыкшая к тому, что белье на ней стоит коробом, Нюшка-Мочалка прочно прижилась на вокзале.
Их было немало здесь, горемык разного возраста и пола, судьба у всех была достаточно похожей: нелюбимые дети из больших семей, либо дети родителей-алкашей, запутавшиеся, потерявшиеся в этой жизни, живущие по принципу: «день прошел — и слава Богу!», — они в шестнадцать-семнадцать лет выглядели старухами и стариками, и редко-редко кто из них, вокзальных, дотягивал до тридцати без серьезного увечья или страшной болезни…
Вокзал становился смыслом их жизни, их домом, их судьбой, их смертельной отравой. Здесь были им и стол, и дом, случайный прокорм и столь же случайные клиенты. Вокзал стал смыслом и Нюшкиной жизни. Впрочем, девчонка как-то быстро перешагнула тот барьер, за которым кроется стыд, отвращение к себе самой и к такой жизни, — всё ей стало обыденным и привычным.
Может быть, потому, что вокзальная шушера совершенно не боялась, не стеснялась ее — вечно молчащая, со страшно изуродованным лицом девчонка среди вокзальных бомжей и проституток слыла дурочкой, а потому при ней, полагали, можно говорить всё, не продаст…
С бесстрастным, холодным выражением на уродливом лице сидела Нюшка, слушала, как делятся проститутки новостями, и старалась делать вид, что её «не колышет»… Но, Боже мой, знали бы ее случайные друзья и подружки, как часто ей хотелось вскочить, заорать, заматериться! Как часто ей хотелось добежать до ближайшей железнодорожной колеи и кинуться, к чертовой матери, под колеса несущегося поезда!
Но жила в ней и крепла день ото дня, час от часу, бешенная убежденность, что она должна поквитаться с этим миром, прежде чем навсегда покинет эти вокзальные перроны.
Она ненавидела всех…
Трудно передать словами это страшное чувство, когда в каждом ты видишь врага, подлеца, сволочь, когда каждому ты готов буквально перекусить глотку.
…Первый раз в КВД Нюшка попала через полгода вольной жизни на вокзальных задворках. Чего-чего только не повидала она за эти полгода, кто и как только ее не бил и не насиловал! А тут — облава, да такая капитальная, что даже при всей изворотливости уйти Нюшке не удалось, схватил ее дюжий дяденька в ми-лицейской шинели за запястье и не выпускает. А Нюшка, как и ее немытые, вонючие товарки, визжит, как недорезанный поросенок, изо всех силенок выкрутиться пытается из хватких рук, да куда там, не на того напала…