— А почему же?
Я поперхнулся и опять говорю:
— Ме-ме-ме…
Не могу же я ему сказать, что это я помешал Нинке уроки выучить!
Потом он оделся, ушел в комнату и слышу, спрашивает Нинку:
— Дочка, у нас дрова наколотые есть?
— Есть, папа, не беспокойся, — отвечает Нинка. — Ты иди, а то на работу опоздаешь. Ведь обеденный перерыв кончается.
Ушел отец. Я сижу в кухне перед кастрюлей с кашей и мне Нинке на глаза показываться не хочется. А она сама в кухню пришла. Пришла и спрашивает:
— Тебе еще много осталось рисовать?
— Конечно. Я еще за тебя не принимался.
— Ты пока дорисовывай, а я сейчас приду. Ирина спит. Если проснется, то ты меня позови, я во дворе буду.
И опять ушла.
Дорисовал я карикатуру. Нарисовал Нинку, очки ее нарисовал, нос острый, как клювик у воробья. Похоже получилось. Только что-то совсем не смешная карикатура вышла…
Вдруг слышу:
— Ап-чхи!
Если бы в меня из ружья выстрелили, я бы, наверно, выстрела меньше испугался, чем этого «ап-чхи»! Подскочил я, схватил свою шапку и — в коридор, а из коридора во двор.
— Пестрикова! Нинка! — кричу. — Просыпается! Чихнула!
Смотрю: во дворе никого нет. Где же Нинка? Обошел я вокруг дома и вижу: Нинка у сарая… дрова колет! Да колоть-то не умеет. Полено на землю поставит, топором по нему легонько тюкнет. Топор, конечно, после такого удара в середине полена застрянет, вытащить его у нее силы не хватает, и она начинает топором вместе с поленом землю долбить. Долбит-долбит, пока полено пополам не развалится. Тогда она очки на носу поправит и за другое полено принимается.
Увидела она меня, покраснела, топор выронила.
— Иди, — говорю, — кажется, проснулась.
Она топор к стенке прислонила и пошла домой.
…Наколол я ей дров. Вязанки три. Наколол и в сарай сложил. Потом вернулся в дом. Вхожу в комнату на цыпочках: а вдруг Ирина заново укачивается! Смотрю: Ирина преспокойно спит, а Нинка стоит в углу, лицом к стенке, и косички у нее на спине сами собой прыгают.
Ничего я ей не сказал. Тихонько взял со стола газету, свернул ее трубкой и ушел. И газету с собой унес.
А дома взял чистый лист бумаги, клей и накрепко, наглухо заклеил карикатуру.
На следующее утро пришел я в школу и повесил на стену газету. Тоська Пушкарева сначала хотела ее снять, но ребята не дали, потому что газета все-таки интересной была, хоть отдел «Сатира и юмор» и был листом бумаги заклеен. Потом Тоська попробовала этот листок отодрать, но у нее ничего не получилось. Потом стала кричать, что я не справился с общественным поручением и что она поставит вопрос обо мне на заседании совета дружины. Потом убежала куда-то. Наверно, вожатой жаловаться. Здорово мне попадет или нет?
А газету я повесил все-таки зря: нужно было на том самом листке, которым я Нинку заклеил, карикатуру на Тоську нарисовать. Такую, чтобы класс три дня подряд смеялся.
Весь первый урок ребята только о том и думали, кто же этот заклеенный висит, но так и не догадались.
А я весь первый урок тоже занят был — черту с парты стирал. Ту самую, которую позавчера утром на парте чернилами провел и которую Нинка потом подправляла. Я эту черту весь первый урок стирал. Татьяна Николаевна мне три замечания сделала.
Сначала тряпкой стирал, потом промокашкой. Весь чернилами перемазался, но все-таки стер. Нинка видела, но ничего не сказала.
Может быть, завтра что-нибудь скажет?
Последнее лето
На окнах новые занавески. На подоконниках расставлены букеты цветов, а в коридоре на полу улеглись ковровые дорожки и яркие солнечные квадраты.
У десятиклассников сегодня выпускной вечер.
Но это Светланы совершенно не касается. Пока.
За распахнутым окном стоит тишина. У молоденькой листвы в школьном саду еще не хватает сил шелестеть по-летнему. Лето в этом году запоздало.
Пускай. Пусть оно не очень спешит, это последнее школьное лето…
У дверей библиотеки, на четвертом этаже, Светлана увидела Клашу Матвееву. Клаша стояла, держа под мышкой толстую книгу, и смотрела на Светлану исподлобья.
— Клашка, ты зачем в школе?
— Книгу вот принесла сдать, — нехотя ответила Клаша, — да библиотека закрыта.
— Так иди домой. Потом придешь, сдашь.
Клаша прислонилась спиной к стенке и сказала:
— Нет уж, я дождусь.
Светлана сунула ей в лицо красную гвоздику.
— Вот. Выпала из букета. Стебелек отломился. Пахнет?
— Нет, — мотнула Клаша головой. — Не пахнет. Светлана вздохнула и пристроила гвоздичку в волосах над ухом.
— А я цветы десятому «Б» относила. Они еще вчера заказывали. Для учителей. Я в каждый букет побольше цветов насовала. А мама увидела, все букеты растребушила и по-своему сама их уложила. Обидно! Ведь для наших же учителей!