Филипп отвернулся. Ему было ужасно горько за этот обижаемый народ и одновременно страшно. Лучше бы не знать этой стороны жизни.
Какая ужасная тайна. Ведь эта богатая женщина из здешних мест. Отец тоже, наверное, отсюда, и тоже благородный. А вдруг этот несчастный карл — кузен Филиппа? Ведь его дядя далеко не такой моралист, каким кажется. У юноши разыгралось воображение. Он вспомнил многое из того, чего не хотелось вспоминать.
Он вспомнил, как будучи ребенком видел, что его дядя мучает его мать: кусает. Он думал так до тех пор, пока не узнал, что люди целуются.
Маленькому Филиппу было пять лет, когда он лежал в кустах, только не дикой рощи, как сейчас, а в парке, и мечтал. Неожиданно он увидел свою мать и дядю. Они вышли на лужайку, где прятался Филипп. Их глаза были устремлены друг на друга. Мальчик почувствовал что-то необычайное в их поведении. Дядя требовал, чтобы Кэролайн закрыла глаза, потом наклонился к матери и укусил ее за губу. Мать Филиппа застонала. От боли. Дядя укусил ее второй раз. Кэролайн засмеялась. Ее губы были целы. И она радовалась.
Мальчик выскочил из кустов и запустил в обидчика горсть песку. Мама прекратила стонать. Филипп заметил, что платье у нее расстегнуто. Кэролайн проследила за его взглядом и застегнула пуговицы. Во всем была, конечно, виновата мамина няня, ведь она часто забывала застегивать пуговички и Филиппу. Но мать вместо благодарности закричала на него, чтобы он не подсматривал. Тогда Филипп заплакал.
В тот же день в отместку за мать Филипп укусил дочь дяди — Эллин. Кузина страшно закричала и оттопырила окровавленную губку.
Сейчас, Филипп, лежа в кустах, за которыми украденный сын благородной женщины пытался сотворить что-то с карлицей, ужаснулся: неужели его дядя любил собственную сестру? Но мама же не могла допустить этого!
Не дожидаясь, пока у карл все закончится, Филипп отполз подальше от полянки, поднялся с земли и обходными тропками добрался до имения.
Серна тоже провела этот день как в бреду. Гадание повергло душу Серны в печаль. Она с трудом дождалась ночи. Страдания юноши показались ей ужасными.
Глубокой ночью вещунья проникла в мужскую спальню. Филиппу снова снилась Эллин.
Серна посмеялась над собой: она пришла к мужчине, чтобы утешить его своими ласками, а утешить его могла только Эллин. Серна могла помочь ему по-своему. Сквозь приотворенную дверь она смотрела на спящего Филиппа. Ночь была лунная. Желтый свет освещал лицо молодого мужчины. Серна бесшумной тенью подошла к изголовью, простерла над головой Филиппа руки. Белые шторы заколыхались, но ветра не было.
Серна шептала древнее приворотное заклятие индейцев. Она будила в Филиппе огненную силу. Она изгоняла душу юноши из его тела, но не убивала Филиппа, а пробуждала в мужчине таинственную жажду, которая могла измучить больше, чем любовь к Эллин.
Серна закончила шептать слова молитвы и вышла из комнаты.
Эллин исчезла из сна Филиппа. Ему стало тяжело и жарко.
В имении Робийяра в это время Эллин надевала черное платье, Евлалия — розовое. Двух девушек разделяла непреодолимая стена из кирпича и страха. Эллин весь день просидела запершись в своей спальне. Ее сестра — в соседней комнате. Эллин с омерзением посмотрела на преграду, объединяющую их спальни. Ее маленькой сестрички Евлалии там не было, хотя та, что там, как жертва, безмолвно провела весь день, по-прежнему думая, что она — дочь Робийяра.
Эллин с удивлением обнаружила, что не может встать из-за боли в спине. Черное платье на ней выглядело саваном. Девушка легла. Утром она решит, что делать с несчастной, что мучается в соседней комнате. Та не могла даже выплакаться, ибо знала, что ее слезы не найдут сострадания. Скорее всего Эллин расскажет о карликах няньке Ду.
Если умная Дева посчитает нужным, то она не остановится перед тем, чтобы закопать несчастную живьем в землю. Негры боятся карлов. Подушка была тверда, как мрамор. Эллин вытянулась на спине и, как покойница, застыла. Ее проглотил тяжелый сон.
А маленькая девочка в розовом кринолине сидела и дрожала в своей комнатке, в праве на которую ей отказывали. Сердечко Евлалии билось так гулко, будто в грудь девочки зашили тот барабан, под грохот которого на ней лежал желтый карл. Огромные глаза были широко раскрыты, но смотрели они не с удивлением, а с ужасом. Евлалия сидела на кровати, ножки ее не доставали до пола. Почти кукла, а не девочка, была раздавлена.
Кулачки у нее были судорожно сжаты, она с ужасом прислушивалась к каждому шороху за дверью. Как с ней поступят? Она была готова к тому, что за дверью раздастся топот сотни уродливых ног и к ней в спальню ворвутся карлы и никто не заступится за маленькую Евлалия.