Несмотря на отличную физподготовку, с танцами я не слишком дружу.
На первом занятии я оказалась ненамного лучше любой толстухи-домохозяйки. А я ненавижу чувствовать себя неудачницей.
Во мне проснулись спортивная злость и врожденное упрямство.
Нет, я смогу! Буду не хуже других. Только надо стиснуть зубы и как следует потренироваться!
Да и Кристобаль настаивал, что мне просто необходимо взять еще несколько уроков. У меня, мол, истинный талант, и зарывать его в землю просто преступление.
Неожиданно для самой себя я согласилась.
У меня образовался перерыв в работе, появилось свободное время, и я решила посвятить его танцам.
Кристобаль — совершенно не мой типаж, но я ценю профессионализм в любом деле. Невозможно было не признать, что господин Перейра — истинный маэстро в своем искусстве.
А дальше, как говорят у нас в Тарасове, завертелось-понеслось.
Тут как раз тетушка Мила уехала во Владивосток, и я сама не заметила, как Кристобаль вселился в мой дом. С его появлением в мою жизнь вошел новый мир танца. Я лишь слегка заглянула в него.
Работа слишком важна, занимает девяносто процентов меня… а иногда все сто!
Тем более при ближайшем рассмотрении человек не так мил, как при первой встрече.
Кристобаль не блистал умом, ничем не интересовался, целыми днями валялся на диване в ожидании меня и читал идиотские книжки про попаданцев.
Я не рассчитывала на длительные отношения — для меня это был просто минутный каприз. Но мой партнер по танцам, смотрю, всерьез обиделся, когда я дала ему отставку. Кстати, временную. Но если так пойдет и дальше, она станет постоянной!
Когда так поступают мужчины: «Извини, дорогая, я должен работать, ты же хочешь ту шубку, что мы видели в витрине?» — это нормально, а если женщины, так сразу «стерва»…
Ладно, Охотникова, пора спать. Завтра важный день.
Дело в том, что завтра истекал полугодовой срок после смерти Леонида Лазарева.
Именно в этот день должно было состояться открытие его завещания. Сташевич предупредил меня, что будут необходимы повышенные меры безопасности.
Марина Эдуардовна тоже осознавала важность предстоящей процедуры. Хозяйка дома привела в порядок волосы и надела красное платье, видимо, пылившееся в шкафу с прежних времен — оно было ощутимо узко ей в талии.
Кроме того, Марина дала распоряжение няне искупать и одеть девочку.
За завтраком Луиза куксилась и болтала ложкой в чашке с хлопьями, забрызгала молоком стол и получила нагоняй от нервной матери. Мне показалось, что лицо у девочки бледноватое.
Марина удивилась, узнав, что я собираюсь сопровождать их с дочерью к адвокату.
Видимо, Лазаревой казалось, что я стану выполнять свои обязанности так же, как и все в этом доме, — спустя рукава. Поняв, что от меня не отвязаться, Масяня пожала плечами и дала подзатыльник дочери — просто так, на всякий случай. Я подавила рефлекторный порыв сломать ей руку.
Шофер, полный дядька средних лет, подогнал к дверям дома машину, и госпожа Лазарева с дочкой уселись на заднее сиденье. Я села впереди. Всю дорогу Луиза молча таращилась в окно, расплющив по стеклу крохотный нос, а Марина нервно курила.
Иосиф Леонидович ожидал нас в своей конторе, в старинном чистеньком особнячке на тихой улице в историческом центре.
Адвокат был свеж, подтянут и моложав. Казалось, Сташевич получал удовольствие от происходящего.
Ну, разумеется, юрист был знаком с содержанием документа, который предстояло огласить — ведь он сам его заверял. Посторонних в конторе юриста не было, только благообразная немолодая секретарша.
Сташевич приветствовал гостей, проводил в свой кабинет, усадил в кресла.
Луизе были вручены цветные карандаши и бумага — видимо, адвокат нечасто имел дело с детьми. Девочка не обратила на рисовальные принадлежности ни малейшего внимания.
Некоторое время Лу болтала ногами, стараясь посильнее стукнуть по обивке кресла, потом вытребовала у матери телефон и погрузилась в какую-то игру.
Зато никто не мешал юридической процедуре.
Марина мрачно смотрела на адвоката.
Сташевич извлек из сейфа запечатанный конверт и вскрыл его на наших глазах.
Марина облизнула накрашенные губы и часто задышала. Момент был драматический, нельзя не признать.
Сташевич картинно помедлил, прежде чем развернуть извлеченную из конверта бумагу. Наконец пожилой юрист поднес к глазам завещание покойного Леонида Лазарева и принялся читать.