И вот не так давно я заметила, что моя тетушка странно себя ведет. Какие-то телефонные переговоры по вечерам, причем дверь в комнату закрыта, и ведутся они придушенным голосом. Нетипичное поведение — тетя извлекла с антресолей чемодан и подолгу возилась с ним, перекладывая одежду. Мила поглядывала на меня виновато, но все не решалась начать разговор первой.
Наконец я не выдержала и спросила напрямик:
— Мила, признавайся, ты решила эмигрировать в Израиль или тебя завербовала британская разведка?
Тетушка, глядя в пол, пробормотала:
— Женечка, ты только не сердись. Но Максимка так долго просил меня приехать, я не могла ему отказать и, в конце концов, согласилась.
— Кто такой Максимка? — нахмурилась я.
Неужели у Милы на старости лет завелся тайный поклонник?!
Мила потрясенно уставилась на меня:
— Твой отец, Женечка. Мой младший брат.
Видимо, на моей физиономии было написано все, что я думаю, потому что Мила прижала руки к груди и затараторила:
— Женя, пойми, я уже немолода. Знаю, что ты до сих пор не простила отца, но ведь он мой единственный брат. И кто знает, доведется ли еще увидеться с ним… Так что можешь обижаться, сердиться, протестовать… Но завтра я улетаю во Владивосток. На два месяца.
— Да я и не собираюсь протестовать, — я погладила тетушку по руке. — Поезжай спокойно. Повидайся с братом.
— Может быть, передать ему привет от тебя? — с надеждой спросила Мила, заглядывая мне в глаза снизу вверх.
— Обойдется, — мстительно прошипела я.
Но на следующий день отвезла тетю в аэропорт на своей машине и тепло попрощалась с ней. Надеюсь, им с отцом найдется поговорить о чем-то еще, кроме того, чтобы перемывать косточки Жене Охотниковой.
Так что сегодня мне вполне ясна причина собственного недовольства.
Спустя шестьдесят минут я входила в подъезд старинного шестиэтажного дома, где проживал адвокат со своей супругой. Маргарита Максимовна сама открыла мне дверь и приветливо пригласила войти.
Супруге Сташевича было столько же, сколько и мужу, а именно — семьдесят пять и ни днем меньше. Но выглядела она великолепно. Хрупкая дама в длинной узкой юбке и сиреневой блузке грациозно балансировала на высоких каблуках. Голубоватые седины удачно оттеняла нить бледного жемчуга (разумеется, натурального). Надо же, а я дома хожу в джинсах и черной майке… Хотя по такой квартире, как у Сташевичей, бродить в джинсах попросту неприлично. Высоченные потолки, драгоценный паркет, антикварная мебель. Особенно впечатлил меня белоснежный рояль.
Маргарита Максимовна поймала мой восхищенный взгляд и пояснила:
— Настоящий «Стейнвей». К сожалению, я больше не выступаю — годы добрались и до меня.
— Что вы, Маргарита Максимовна, — вполне искренне воскликнула я, — кто-кто, а вы годам неподвластны!
Пожилая дама польщенно улыбнулась:
— Благодарю вас, Женя. Не все согласятся с вами, — и дама бросила колючий взгляд на мужа.
Сташевич собрался что-то сказать, но супруга его опередила:
— Ах да, вас ведь ждут дела! Думаю, в кабинете вам будет удобно. Я провожу, — и Маргарита Максимовна зацокала каблучками по маслянисто блестевшему паркету.
Нам с адвокатом ничего не оставалось, как последовать за хозяйкой дома.
У дверей кабинета Сташевич все-таки решил перехватить инициативу:
— Марго, нам с Евгенией нужно поговорить. Без свидетелей.
Хозяйка обиженно поджала губы и скомкала жабо сиреневой блузки:
— Я, кажется, никому не мешаю, Иосиф…
Обернувшись ко мне, Маргарита Максимовна вздохнула:
— Бедная Лизонька, мы так ее любили… но после гибели Лёни она так и не смогла оправиться…
Я сделала непроницаемое лицо. Понятия не имею, кто такая Лизонька. Не говоря уже про Лёню.
Маргарита Максимовна прикрыла рот узкой ладонью, довольно неправдоподобно изобразив испуг:
— Ох, простите, я, кажется, вмешиваюсь не в свое дело…
Я обратила внимание, что руки хозяйки изуродованы артритом, а кольца на пальцах обошлись Сташевичу в небольшое состояние.
С ангельским терпением адвокат выпроводил супругу, закрыл за ее узкой спиной тяжелые дубовые двери и прислонился к створке с видимым облегчением на лице.
Я уселась в кресло для посетителей и сделала вид, что разглядываю коллекцию гравюр на стенах кабинета. Чужие семейные проблемы меня волнуют мало — до тех пор, пока речь не заходит о работе.
— Вы должны извинить Маргариту, Евгения, — обратился ко мне юрист. — С тех пор как она была вынуждена уйти на покой, Марго чувствует себя несчастной. Артрит лишил ее всего — любящих учеников, аплодисментов, ощущения своей нужности…