– Мне не нравится твой тон, – заявила Сян, сжав морщинистые губы в тугой узелок.
Кошмар прочистил горло.
– Дорогая моя госпожа, великий Поэт некогда сказал: «За эти глупости не дам я и крысиного…»
– ГЛЕРК! – возмущенно вскричала ведьма. – Следи за своим языком!
– Прошу прощения, – сухо ответил Глерк, давая понять, что виноватым себя совершенно не чувствует. Подняв из воды обе пары рук, по семь пальцев на каждой руке, он оперся на покрытый скользкой грязью берег и со стоном выволок свое тело на траву. «Раньше было легче», – подумал кошмар, хотя и под страхом смерти не смог бы вспомнить это «раньше».
– Бедный Фириан уже все глаза выплакал, летает вон над трясиной, – сварливо сообщила Сян. Глерк издал тяжелый вздох. Сян ударила посохом о землю, и от места удара, к удивлению обоих собеседников, брызнул рой искр. Сян сердито посмотрела на болотного кошмара. – А ты просто вредничаешь. – Она покачала головой. – Он же еще маленький.
– Дорогая моя Сян, – начал Глерк; в груди у него что-то похрипывало, и оставалось только надеяться, что голос его будет звучать солидно и внушительно, а не так, словно его обладатель подцепил простуду. – Он тоже старше тебя. Давно пора…
– Ой, да ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. В конце концов, я же дала обещание его матери.
– И вот уже пятьсот лет, плюс-минус десяток-другой, этот дракончик пребывает в плену иллюзий – которые, между прочим, подпитываешь и поддерживаешь ты, моя дорогая. И что ему с того пользы? Он так и не стал Большущим-Пребольшущим Драконом. И, насколько я понимаю, вряд ли когда-нибудь станет. А что, спрашивается, плохого в том, чтобы оставаться славным маленьким дракончиком? Размер, знаешь ли, не такая уж важная штука. Фириан происходит из древнего и уважаемого рода, к которому принадлежали некоторые из величайших мыслителей Семи веков. Ему и без того есть чем гордиться.
– Его мать высказалась совершенно ясно, – начала Сян, но кошмар ее перебил:
– Так или иначе, ему давно пора познакомиться со своим наследием и занять свое место в мире. Я и без того дольше, чем следовало бы, играл в эти игры. Но теперь… – Глерк оперся на четыре руки, выпростал заднюю часть тела и уложил тяжелый хвост вокруг себя так, что теперь тот походил на исполинскую блестящую ракушку. На скрещенные ноги кошмара опустилось его обвисшее брюхо. – Не понимаю я, что происходит, дорогая моя. Что-то пошло не так.
На лицо его набежала тень, но Сян решительно мотнула головой.
– Не начинай, – отрезала она.
– Как сказал Поэт, «земля изменчива вовеки…».
– Да ну его, твоего поэта. Иди и извинись. Прямо сейчас. Он тебя ждет. – Сян посмотрела на небо. – Мне давно пора лететь, дорогуша. Я и так уже опоздала. Ну, пожалуйста. Я на тебя надеюсь.
Ведьма положила ладонь на широченную щеку кошмара, а Глерк тяжело потянулся ей навстречу. Он умел ходить по-человечески, однако предпочитал передвигаться на шестереньках, или на семереньках, когда помогал себе хвостом, или на пятереньках, если свободная рука нужна была ему для того, чтобы сорвать и поднести к лицу какой-нибудь особенно душистый цветок, или подобрать камень, или сыграть нечто невыразимое на флейте, которую он сам же и вырезал. Массивный лоб Глерка коснулся узкого лба Сян.
– Будь осторожна, – рокочущим голосом попросил кошмар. – В последнее время мне снятся тревожные сны. Я волнуюсь за тебя, когда ты уходишь.
Сян подняла брови, и Глерк с негромким ворчанием отодвинулся.
– Ладно, ладно, – сказал он. – Почитаю я твоему ненаглядному Фириану, так уж и быть. «Путь к истине открыт лишь тем, в чьем сердце есть мечты», говорит нам Поэт.
– Вот и умничка! – сказала Сян, прищелкнула языком и послала кошмару воздушный поцелуй. Потом оттолкнулась посохом, двинулась вперед и вверх и исчезла в зарослях.
Во что бы там ни верили в Протекторате, лес вовсе не был ни проклят, ни заколдован, но действительно чрезвычайно опасен. Под лесом залегал огромный пологий вулкан с дурным характером. Он ворочался во сне и подогревал гейзеры, заставляя их выстреливать на поверхность сквозь малейшие дыры, которые росли и росли до тех пор, когда в них уже невозможно было различить дно. Он заставлял воду в ручьях кипеть, грязь – спекаться в корку, водопады – рушиться в бездонные ямы и возникать вновь в нескольких милях от изначального места. Плюющиеся дыры в земле исторгали мерзкий запах, или пепел, или вроде бы вовсе ничего не исторгали, но так казалось лишь до тех пор, покуда у отравленного дурным воздухом человека не начинали синеть ногти и губы, а мир вокруг пускался в пляс.