Родительница с глухим стуком ставит рюмку на стол.
— Мам… а где деньги? — спрашиваю осторожно. — Ты взяла?
— Да, я! У Валеры день рождения, если ты забыла! — повышает на меня голос она.
— Но они нужны были…
— Вся в папашу своего! — наливает себе еще одну порцию «Беленькой». — Должна мать свою личную жизнь наладить или нет?
Я молчу. Пыталась неоднократно объяснить ей, что черная полоса не сменится белой до тех пор, пока она будет пить и путаться с сомнительными мужчинами. Но кто бы меня слышал…
— Я Валерочке подарок хочу купить, — информирует меня она.
— Мама, нам за сад платить двадцатого и за свет долг надо погасить, — шепчу в отчаянии.
Подхожу к холодильнику. Открываю. Бутылки, что стоят справа, лязгают, стуча друг о друга. «Ханская», «Степь широкая», «Лыхны». На полке готовые фасованные нарезки.
Закрываю. Прислоняюсь лбом к холодной поверхности.
— Че? Ну че, Аленк, надо ж праздник человеку устроить-то!
Праздник… В прошлом году она забыла про день рождения младшей дочери.
— Любовь у нас. Знаешь какая! — томно вздыхает Катя. — Как в книжках этих твоих!
Меня передергивает. Я с этим Валерой на одну поляну бы не присела…
— Та, — машет мать рукой. — Много ты понимаешь!
— Что Ульяне кушать, мам? — интересуюсь устало.
— А то нечего прямо! — злится она. — Макароны свари, гречку! Закуски только пока не трогайте! Надобно чтоб красиво ну накрыть там, поняла?
Вздыхаю. В глазах застывают слезы. Я месяц работала, чтобы какому-то чужому Валере было хорошо?
— И это… Давай после этого своего зверинца поезжайте в Бобрино к бабке, — чиркая зажигалкой, выдает она. — Чистый воздух, все дела, полезно…
— Чтоб не мешались, — не могу не съязвить я.
— Поговори мне еще! Совсем от рук отбилась. Ну-ка дневник неси.
— Он уже два года как электронный, — напоминаю ей сквозь зубы.
— Придумали ерунду, — фыркает мать, выпуская изо рта густой, сизый дым. — Что там вообще в этой твоей гимназии богатых ублюдков?
— Ничего, — отвечаю коротко.
— Хать бы делилась с матерью. Мож совет какой нужен.
Совет… Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не засмеяться в голос.
— Мы ж как подружки раньше были, — корит она.
— Будто я виновата, что после смерти Миши тебя понесло! — отвечаю резко.
— Ну-ка не смей мне! — вскакивает со стула Катя и подходит к окну. Рыдать сейчас будет.
Дядя Миша — был единственным порядочным мужчиной в жизни матери. Рядом с ним Екатерина была совсем другой. Красивой, заботливой, доброй и хозяйственной. В прежней квартире было чисто и уютно, там всегда звучал искристый смех и пахло пирогами. К сожалению, та невероятная Катя умерла вместе с ним. Несчастный случай — и Ульяна, как и я, осталась без отца. Ей тогда два года только-только исполнилось…
Ставлю чайник на плиту, чтобы накормить завтраком сестру.
— С мое проживи, а потом будешь умничать! — злится мать, разглядывая окраину сонной столицы.
— На меня плевать, так хоть бы про Ульяну подумала, — набравшись смелости, говорю я. — Она уже забыла, когда маму трезвой видела.
— Тресну, Лисицына! — угрожает родительница. — Ты как со мной разговариваешь, дрянь?
Началось… Поднимаю руки, давая понять, что не собираюсь слушать ее «воспитательную беседу».
— А ну стой! — выбрасывает сигарету прямо в окно, не думая о том, что наша соседка снизу каждую неделю собирает окурки с клумбы.
Она там цветы выращивает. Вряд ли они могут хоть как-то сгладить впечатление об этой неблагополучной пятиэтажке.
— Сядь-ка. Я это… видела тебя с твоим Данькой, — заявляет, хмыкая.
Я непонимающе жму плечом.
— Дружим мы и что…
— Дружит она. Ты чей-то слепая, что ль? Не видишь как облизывает тебя взглядом?
— Мам, — морщусь я. — Не надо. Не хочу слушать эти мерзости.
— Нет уж послушай! Если не хочешь потом как я страдать. Нечего якшаться с этими золотыми детками! Не чета ты им, ясно? — напирает на меня, обдавая запахом водки. — Хороша ты у меня, Лялька, не поспоришь хороша… Худая, белокожая, смазливая, губастая. Мужики таких, ой как любят!
— К чему этот разговор, мама? — хмурю брови.
— Я ж за тебя пекусь, дура! — сжимает мои скулы холодными пальцами. — Че, подпускала уже к себе кого?
Щеки полыхают, я заливаюсь краской. Горячий стыд затапливает от ушей до пят.
— Ой, чей-то раскраснелася то! — улыбается гаденько.
Я отдираю от лица ее руку. Мне противно, что она поднимает эту тему в таком ключе.
— Ляль, — слышим голос сестры.
Ульяна замерла в коридоре. Стоит, кулачком потирая глазки.