— Я буду осторожной, — в груди опять что-то вздрагивает. Макс обо мне волнуется. — Мне надо немного подумать…
— Подумать о чем? — свирепеет Лютаев. — О чем ты собралась думать в одиночестве, и когда ты вернешься?
— Может быть, через пару дней, — неуверенность в моем голосе бесит Макса еще больше.
— Через пару дней? Может быть? — слышу, как он что-то громит. — А может, не через пару? А может, не вернешься вообще?
— Может, и не вернусь, — еле слышно отвечаю я.
Я наворачиваю уже, наверное, сотый круг перед подъездом. Слышу, как Макс набирает в грудь воздух, пытаясь успокоиться и не орать на меня.
— В чем дело, Карина? Ты можешь объяснить? Ты хоть представляешь, что я успел передумать, пока до тебя дозванивался? Что я тебя вчера напугал, сделал больно, что-то тебе повредил… Мы можем съездить в больницу прямо сейчас…
— Нет! — этого еще не хватало. — У меня ничего не болит!
— Или ты решила, что я не способен разрулить ситуацию с Каплиным? Тебе нужно просто немного подождать, мы с полицией уже работаем над этим…
Макс и полиция. Снова.
— Тебе что-нибудь говорит имя Анатолия Смолина? — решаюсь я задать свой вопрос.
Пауза.
— Нет, впервые слышу. Но, судя по тому, что ты Карина Смолина, речь о твоем родственнике.
Не слышал? Или забыл? Что нам до чужих людей, не так ли?
— Это мой отец. Его сбил насмерть мотоцикл, которым управлял Сергей Меркушкин.
Еще одна пауза, длиннее и тяжелее.
— Я соболезную. Какой реакции ты от меня сейчас ждешь? Я не понимаю. Причем тут твой побег? Какоео он имеет к этому отношение?
— Самое прямое! — взрываюсь я. — Или ты думаешь я могу спокойно находиться рядом с человеком, который не дал этому уроду сесть в тюрьму?
Я так нервничаю, что прокалываю палец острым краем брелока Лизиных ключей, которые я то достаю из кармана, то кладу обратно.
— Так. Вот, значит, что, — голос Макса преисполняется яда. — А ты, Кристина, крайне непоследовательна. Ты обвиняла меня в стереотипах, в зашоренности, в поспешно сделанных выводах, а сама ничем не лучше.
— Не лучше? — кричу в трубку. — Да я все эти годы при воспоминании о том дне начинаю задыхаться, я шарахаюсь от каждого мотоцикла! Меня трясти начинает, даже когда я просто смотрю на твой мотоциклетный шлем в прихожей!
— Надо было сказать, Карина! И я бы его убрал! — рявкает Лютаев.
— Дело не в шлеме! — запальчиво отвечаю я.
— Именно в нем, Карина! Это показатель того, что ты не готова разговаривать! Ты и сейчас сбежала!
— А какой реакции ты от меня ждешь? — перефразирую я Макса.
Лютаев бросает слова будто тяжелые камни:
— Давай говорить откровенно: ты вообще не собиралась ничего объяснять, и возвращаться не собиралась тоже. Меня это не устраивает. Говори, где ты. Я приеду, и мы все обсудим дома. Не заставляй меня принимать меры, о которых я говорил.
У меня в голове происходит затмение, не иначе, потому что я выплевываю такую гадость, которую на самом деле не думаю:
— А то что? Какие это меры? Тянет научить меня послушанию? И какие методы ты предпочитаешь: как у Комолова или как у Каплина?
Вываливаю и сама пугаюсь того, что говорю.
— Все. Не ищи меня! — и бросаю трубку.
Обнаруживаю себя раскачивающейся на скамейке возле Лизиного подъезда, по щекам текут слезы.
Разбитое сердце — это больно.
Надо идти в квартиру, пореветь можно и там.
Но не успеваю я даже подняться, как над самым ухом раздается гундосый голос:
— Какая удача!
Прежде чем я поворачиваюсь, чтобы уточнить, ко мне ли обращаются, все меркнет перед глазами.
Глава 47. Элитка во всей красе
Затылок больно.
Еще не открыв глаза, понимаю, что все плохо. Я в каком-то вонючем ящике, не могу даже ноги выпрямить.
Осторожно разлепляю веки. Темно, как я и думала. Но тут меня резко встряхивает, и сопоставив гул, который до меня доносится, догадываюсь, что я в багажнике. Пытаюсь ощупать все вокруг. Так и есть, резиновые коврики подо мной, подходящая форма стен.
Знакомый звук, похожий на хлопанье дверцей. Дно подо мной вздрагивает.
Кажется, приехали.
Лихорадочно соображаю.
Может, прикинуться, что я еще без сознания, усыпить бдительность и попытаться сбежать? Но я не успеваю воплотить свой план.
Когда крышка багажника неожиданно открывается, мне в лицо ударяет вечерений свет. Он не очень яркий, но после темноты кажется мне ослепительным, и я автоматически морщусь.
— Очнулась, сучка? Вылезай!