– Сука, – и я неожиданно получил резкий удар в живот, а потом и еще один.
Больно, но я даже не пикнул, тем самым выводя из себя Седых, да так, что вся его физиономия покраснела от ярости.
Еще один удар и снова молчание.
– Мразота нищебродская, – и тогда он зарядил мне унизительную пощечину, совершенно точно провоцируя меня на конфликт.
И я почти уже на него поддался. Хрустнул шеей и только было хотел смачно съездить лбом по носу этого гребаного мажора, как в наш «уютный» мирок ворвался какой-то незнакомый мне учитель.
– Седых? Опять кошмаришь очередную жертву? Вот я все твоему отцу расскажу, – гневался мужчина, а с моих рук тут же исчезло навязчивое давление.
Ссыкуны. Трое на одного. Ну вот прям фу!
– Никого он не кошмарит, – тепло улыбнулся я преподу, но показательно отряхнулся.
– Вот видите, Иван Виссарионович, никого я не кошмарю, – пожал плечами Седых.
А потом я ушел, но четко понимал, что с этими скотами надо что-то решать. Мне нужна Арина. Я за ней сюда приехал. Нужны бабки ей? Ну так будут. Просто надо немного подождать, а там уж весь мир будет у ее ног. Я не отец и его ошибок совершать не стану, так что все у нас будет по-другому, как у людей.
Она моя принцесса, а я ее принц на белом коне. Сказка!
Обогнул преподавателя и пошагал туда, куда и направлялся – набить желудок. А успешно справившись с этим делом, отправился на последние два урока химии.
С порога меня сразу же взяла в оборот училка.
– О, новенький! Гордеев, да?
– Ага, – кивнул я.
– Пошли-ка со мной, надо помочь принести пару коробок из подсобки для лабораторных.
– Не вопрос, – скидываю я рюкзак на ближайшую парту и иду вслед за женщиной. Улыбаюсь сам себе, она похожа на гнома – маленькая, полненькая и рыжая. У нее даже фамилия говорящая – Малышкина. Малышкина Марина Альбертовна.
Доходим до подсобки, и она долго копошится между стеллажей, а я, пока есть свободная минутка, переписываюсь с отцом. Он интересуется как дела у теть Зины и меня, как успехи в новой школе и нашел ли я себе новых друзей. В Питере их была тьма, а тут ни одного, но сообщать это родителю я не собираюсь. Зачем?
– Вот, бери эти две коробки, – указывает мне преподаватель, а я вздрагиваю от неожиданности, погруженный в свои мысли.
Подхватываю, на что указано и иду обратно, пока химичка суетится рядом, переживая за сохранность своих колб и мензурок.
– Ой, осторожнее! Гремит как. Так, так, не разбей только ничего. Ой…Ага, ставь сюда, – и указывает мне на стол в учительской при кабинете химии.
– Это все? – спрашиваю я, слыша как надрывается звонок на урок.
– Нет, помоги разобрать, – и мы вдвоем долго и упорно потрошим коробки, пока женщина не нарушает тишину вопросом, – у тебя только по математике хорошо или ты полный технарь?
– Полный, – киваю я.
– На Олимпиаду по химии не хочешь поехать в этом году? – пытается заглянуть она мне в глаза.
– Не хочу, – честно отвечаю я.
– Но поедешь, – кивает она уверенно, и я хмыкаю.
– Поеду, если очень надо.
– Отлично! Запишу тебя после уроков, не убегай быстро.
И машет мне следовать за ней, где уже весь класс ждет только нас двоих. Меня, конечно, не точно, но вот учителя так уж наверняка.
– Так, Гордеев, садись к Толмацкой, – неожиданно повелительным тоном объявляет химичка и я без промедления делаю так как мне говорят.
Рябова, та, что Оля, недовольно закатывает глаза. Седых мстительно поджимает губы и хрустит костяшками пальцев. Его прихвостни тоже скалятся, как адские гончие. Сама же моя блондинистая зараза таращится на меня испуганно, наблюдая, как я подхватываю рюкзак, иду к ней, а потом и сажусь рядом.
Рядом! Ну наконец-то!
И пока химичка распинается о теме лабораторной работы, я смотрю на Арину, а она невидящим взглядом полирует доску. Во рту от ее запаха собирается слюна. Пульс зашкаливает. Вместо мозгов в голове образовался идеальный газ. Черт! Это всего лишь урок химии, а я уже слетел с катушек. Что будет, когда я наконец-то доберусь до нее?
Атомный взрыв, не иначе!
– А можно мне заменить напарника? – слышу я ее голос и радость внутри меня резко трансформируется в слишком очевидное разочарование.
– Нет нельзя, Толмацкая! Всё, все за работу, время пошло, – хмуро порешила Марина Альбертовна и я мысленно ее расцеловал.
А эта фифа неприступная уже сопит недовольно и рывками начинает расставлять на столе мензурки и колбы. Бесится! А я тащусь.
– Держи, – почти рычит она, протягивая мне мерный цилиндр.
– Держу, – и я перехватываю его так, что наши пальцы соприкасаются.