– Шли бы вы домой, – сказал он и в смятении выдал свой французский акцент.
Его чужеродность смела последние крупицы авторитета.
– Сами домой езжайте, stranac[3], – расхрабрившись, ответила я.
Наши все захихикали, и я стояла, упиваясь, хоть и мимолетным, одобрением девчонок. Во мне кипели отвага и даже какая-то сила.
– Stranac, stranac, – вторили наши.
Один швырнул в репортера огрызком от яблока и попал прямо в жилетный наплечник.
– Да мне-то что, хоть все тут подорвитесь, шушера цыганская! – крикнул он.
Он жестом скомандовал оператору отойти на пару метров, чтобы мы не влезли в кадр, и начал репортаж заново.
Рядом с дворцом прогремел еще один взрыв, и ударная волна прокатилась вниз по склону. Тонюсенькая, с прядку волос, трещинка в бетоне протянулась прямо у нас под ногами. Разойтись по домам показалось вдруг не самой глупой идеей. Мы пустились наутек и пронеслись с Лукой по Илице, пока наши пути не разошлись.
– Удачи! – крикнула я, и мы разбежались.
Глупость ляпнула, сразу подумала я, но тут из-за угла выехала очередная вереница скорых, и за воем сирен я уже не услышала, ответил он мне или нет.
Домой я добежала вне себя, насквозь пропахшая пожаром, и распахнула дверь с такой силой, что еще сильнее раскрошила в месте удара трещину в стене, оставленную схожими всплесками чрезмерной горячности.
– Где тебя носило? – крикнула из спальни исступленным голосом мать.
– Я в убежище была. Ты же слышала про Банские дворы?
Я думала, она меня сейчас опять обхватит крепко-накрепко, как после первого налета, но вместо этого мать смерила меня взглядом и сказала:
– Вся провоняла. Господи, Ана, ну почему ты водишься только с мальчишками? – И тут же ускользнула обратно к себе.
Я пошла было следом, но остановилась у порога. Хотя сперва ее реакция меня озадачила, я распознала наживку, призванную вовлечь меня в уже заезженный спор; ей хотелось, чтобы я болтала по пустякам, прыгала на скакалке, готовила выпечку; а мне хотелось кататься на велике, купаться в Саве и гонять в футбол. Мне так нравилось, когда на руках растрескивалась засохшая грязь, а джинсы на коленках были перепачканы травой, мне как бы придавали значимости оставшиеся на одежде следы моих дневных похождений. Почти все вещи в моем распоряжении, велосипед в том числе, достались мне от мальчика этажом выше. Но, хоть матери и претили мои мальчишеские замашки, может, ее утешало, что буквально все необходимое для моего содержания нам отдавали бесплатно.
Существовала сложная система передачи вещей на доноску, объединявшая соседей с чужими людьми на другом конце города. Мне всегда было любопытно, кто изначально покупает все эти вещи, и я воображала, как на верхушке цепи какая-нибудь королевская семья заказывает целые кипы одежды, а потом распространяет их по разным родственным каналам сбыта. Мы то и дело подмечали где-нибудь на улице знакомую футболку на ком-то из общего круга друзей, только у нас было негласное правило не упоминать об этом. На выходных по утрам мы отскребали пятна с наших новых старых вещей, вымарывая друг у друга воспоминания.
– Девочки там тоже были, – еле слышно ответила я.
Но мать не стала дальше спорить и с деловитым видом продолжала ходить из угла в угол. Перетащила с прикроватной тумбочки на стол стопку домашних работ, поправила карандаши, стоявшие навытяжку в кофейной кружке рядом. Верный признак: что-то стряслось. Я уже заметила, что мать забирала Рахелу к себе на кровать, но теперь присмотрелась внимательней. Рахела полулежала на кипе подушек, а на слюнявчике у нее проступали красные пятнышки.
– Мама? Это что, кровь?
Рахела закашлялась, и на губах у нее выступила слюнка зловеще-розового цвета.
– Это из-за нового лекарства. Доктор Карсон нас предупреждала.
– Значит, оно помогает? – спросила я.
Мать с размаху задвинула ящик комода.
Когда отец вернулся домой, завязалась ссора. Родители кричали что-то про больничные счета и пограничный контроль, про Банские дворы, убежища и Америку. Кричали про Рахелу, потом про меня.
Я с Рахелой на руках вышагивала взад-вперед по гостиной. Ор доносился из-за смежной стены.
– Мне надоело ждать! Надоело, что ты постоянно просишь меня подождать! – кричала мать.
– От меня-то ты чего хочешь? Что нам еще остается – только смотреть, поможет ей лекарство или нет.
– Не помогает оно! Надо ехать.
– Никто не даст нам визу, мы же потенциальные беженцы.
– Но ведь у нас надежная работа. И квартира.
– Дияна, весь город в огне. Так что мы – потенциальные беженцы.
Кто-то из них с грохотом раскидывал лежавшие на столе вещи.