Но близко к этому произведению подойти было никак нельзя. В противогазе — можно, а так — нет.
И все же рано утром стоял около этой горы один человек. Это Надя стояла.
Свалка не была чем-то единым. Это, скорее, был хребет, а не гора — пологий, упругий. Кое-где что-то выступало, вздымалось, дыбилось, но при таком освещении, смутном еще, сумеречном, все сглаживалось, и очертания, если не вглядываться подробно, были без определенностей, без деталей…
Надя стояла напротив, в светлом плаще. Руки в карманах. Стояла, соображая.
Дома вокруг, невдалеке, и свет в окнах вспыхивает. Одно окно, другое.
Холодно было еще, рано, сыро.
И снова — рев мотоцикла. Славка, сделав круг, затормозил перед Надей.
Она не удивилась. Славка был такой же замотанный, в грязи, и шлем он привез — для кого, пока что неизвестно.
— С добрым утром, — сказал Славка. — И с хорошим днем.
— Ну и грохот от тебя. — Надя обошла мотоцикл. — Красивый, красный… — Она ручки потрогала, нестандартные. — Научил бы как-нибудь, на досуге… С мотоциклом у меня не вышло… Это раз… Мечтала всю жизнь на планере полететь. Это два… Море ни разу не видела. Представляешь, какая жизнь?
— Да, уж чего хорошего… — сказал Славка. — А мотоцикл — это просто. Садись.
Славка ей показал, куда нажимать, шлем предложил, но Надя от шлема отказалась. И пронеслась вокруг этой горы, и ехала ничего, рулила.
Славка стоял, смотрел. Шлемом помахивал.
А Надя круг этот неровный завершала. Все мимо летело, она и не оглядывалась — летит и летит.
После они присели на камнях.
Слава. Что ты собираешься с этим делать? (Он показал на свалку.)
Надя. Не знаю.
Слава. Ты думаешь, кто-нибудь придет?
Надя. Придут. Ты же пришел.
Слава. Я — другое дело.
Надя. У всех свои дела. Но ты же пришел.
Слава. Чем я могу тебе помочь?
Надя. Да ничем… Пришел, и спасибо… На мотоцикле я покаталась… Славка, Славка… Ты Лизу береги. Вот и все.
Славка ничего не ответил. Он ходил около этой горы, примериваясь, приглядываясь.
Слава. Дело это безнадежное, Надя. Честно.
Надя. Как сказать. По-моему, да. Но переступить через безнадежность можно. И нужно.
Слава. Ты никуда отсюда не уходи.
Надя. А я и не собираюсь. Я подожду, люди должны прийти.
Слава. И ты веришь? Веришь, что придут?
Надя. Ты пришел. Приехал, пригрохотал.
Слава. Не уходи отсюда никуда, я быстро.
Он умчался, вздыбив своего красного коня, а Надя осталась одна. Отошла в сторону, присела на камень какой-то серый.
Облака, облака. Но люди подходили, Не сразу, не вместе, поодиночке, и семьями тоже шли. Собирались люди молча. Сколько их было, сюда пришедших?
Не подсчитать. Как сказал поэт: «Толпы лиц сшибают с ног». Вернее и не скажешь.
Шли люди и шли. Они окружали постепенно эту гору, холмы эти. И милиция вскоре приехала, но поскольку все было тихо, то милиция не вмешивалась. Только к Наде подошли.
— Вам в обком к десяти утра надо прибыть, — сказал старший лейтенант.
— Не знаю, — сказала Надя. — Вряд ли я смогу. А вот вы, товарищ старший лейтенант, зря сюда приехали.
— Мне приказали, я приехал.
Люди шли и шли, присаживались, завтраки раскрывали — день был субботний, и транзисторы уже где-то играли, хотя было еще сравнительно рано, и гитары. И вокруг этой горы образовалось что-то вроде праздника, вроде поездки за город, пикника, если хотите. Общественное мероприятие, или — так уж получилось — повод, чтобы собраться вместе, и случай такой уж выпал — недалеко идти.
Все разом.
— «Казачок, казачок… Казачок — казачок…» Тара, та-ра…
Надя шла между скатертями на субботней траве, на досках, тоже что-то свалили, и транзисторы играли.
Шла мимо. Ее узнавали. Тянули посидеть.
Шла, глаза чуть прикрыв, к дороге.
Все сидели в некотором отдалении от горы, не приближаясь к ней. Пили. Закусывали.
Надя шла мимо всего этого.
Прошла и села на траву. Музыка вокруг. Вроде бы и праздник.
А люди шли и шли. Садились, пили, пели, отдыхали, глядя на эту свалку.