- А теперь будем разбираться, - заявил брат, вовремя оценив обстановку и взяв все в свои руки. - И вам обоим лучше отвечать на мои вопросы. Вначале - ты! - он указал на Данте.
Тот просто пожал плечами.
- Вряд ли я тебе сообщу что-то новое.
- Рассказывай, - потребовал он.
Хищник взглянул на сжавшуюся и дрожащую кицуне. Желание убить ее никуда не делось, но, во всяком случае, не было настолько всепоглощающим, как минуту назад.
- Амако всегда хотела дочь. Но после смерти мужа, будучи бремененной, тронулась умом и потому наряжала меня в женскую одежду.
- Как тебе удавалось так долго притворяться?
Какой странный вопрос…
- Одежда принцессы позволяет скрыть многие отличия мужской фигуры от женской. Хотя… - Данте на миг задумался, - однажды ты видел меня с перевязанной грудью. Мне приходилось накладывать повязки потому, что Жертвы начинают царапать себя перед Пробуждением. Но ты только спросил, зачем мне бандаж…
Акито ничего не ответил. Лишь поджал губы. Похоже, что помнил…
- Меня тошнило от этой лжи, честно. А мама, когда узнавала, что я собираюсь всем рассказать, устраивала истерики. Но все же было решено, что после Церемонии все раскроется. Но… ты видишь, как все получилось.
Акито отвернулся. Данте не знал, поверил ли он ему или нет, на этот счет брат не сказал ни слова. Но все же его не оставляла надежда, что все наладится. И если как раньше уже и не будет, то может хотя бы Акито перестанет отталкивать его и при каждой удобной попытке обдавать презрением?
- Теперь ты, - он кивнул в сторону кицуне. - Рассказывай, что это за цирк.
- Я… у меня сестра полюбила человека, а он живет Сето, и как понимаете, это не Свободная зона, чтобы они были вместе, - дрожащим голосом произнесла она, спотыкаясь почти на каждом слове. - Она так страдала… Я смотреть на нее не могла! А потом… потом вдруг появился господин Рихард и попросил оказать услугу…
Данте хотелось зарычать на нее, но еще больше его интересовало, каким боком в истории с йокаем и фальсификацией замешан Хатиман. Может, не зря ему Хорхе так не доверяет?
- Какую услугу?
Она опустила глаза и замолчала. Акито никогда не отличался терпением, но сейчас оно ему изменило вовсе. Он требовательно и безапелляционно повторил вопрос.
- Он… он сказал, что во время Церемонии произошла трагедия, и я должна буду изображать принцессу рода Сарумэ…
- Для чего?
- Я ведь кицуне, фрейлина, понимаете? И в искусстве любви кое-что смыслю…
Глаза Акито потемнели от гнева. Увидев это, Данте отшатнулся - он всегда боялся, когда мама или брат начинали злиться. Он тогда замирал, как кролик перед удавом.
- Ты что же сейчас пытаешься мне предложить свои сомнительные прелести? - рявкнул Акито. Похоже, он что-то не так понял. Так часто бывает.
- Нет-нет, это… не предлагаю. Я просто рассказываю о… поручении…
Акито удовлетворенно кивнул.
- Я тебя слушаю.
- Он хотел… хотел… - девушка запнулась, глотнула воздуха, точно рыба, выброшенная из воды, и бросилась в омут с головой: - Я… должна была забеременеть от вас…
Когда она произнесла последнее слово, то сжалась так, будто готовилась к тому, что ее будут бить. Но Акито не шелохнулся. Он вовсе выглядел так, словно и не слышал последней фразы. Сам же Данте был настолько изумлен, что ни понять, ни осознать информацию оказался не в состоянии. Вопрос "Зачем?" впечатался в его сознание, большой и яркий, он был похож на четкий иероглиф, нарисованный на бумаге…
- Господин Рихард не мог такого предложить. Ты лжешь, - спокойно произнес Акито.
- Не лгу!
- Ты сама его одурачила. И теперь придумала эту историю…
Данте закусил губу. Вот почему Акито всегда верил в то, что кажется на первый взгляд. Вот сделает неверный вывод, и потом переубедить его, что барана заставить сделать что-то, когда он очень не хочет.
- Какой в этом смысл? - продолжал наступать Акито. На его губах играла усмешка. - Совершенно никакого. Господин ректор знает, как я отношусь к Амэ. Знает, что она моя сестра, и требовать от меня кровосмешения? Решить, что я дотронусь до святого? Да ни за что. Поэтому ты лжешь!
Данте бы польстили слова Акито об "отношении" и "святом", если бы брат сейчас говорил о нем. Быть может, в каких-то вещах в плане учебы или еще чего Удзумэ соображал медленно или вообще не соображал, но вещи, касающиеся отношений, чувствовал невероятно тонко. И сейчас он знал, что речь идет не о нем, а о каком-то образе, идеализированном и даже придуманном, который никто не смел порочить.