— Паш, я должен тебе кое в чем признаться...
Она поглядела на меня как всегда пронзительно, и я от этого взгляда совсем сник. Повернув голову в сторону гор, я выпалил:
— Понимаешь, там... тогда... на болотах... Это не дает мне покоя. Там на болоте... когда мы купались, помнишь?
— Да, а что там? — как-то тихо и удивленно спросила девчонка.
— Я, знаешь, нарушил обещание и, подлец этакий, оглянулся на тебя... Прости, пожалуйста... если сможешь...
Уши мои запылали, как свечи, от волнения и напряжения аж мурашки побежали по всему телу. И я так и не осмелился взглянуть ей в глаза. Я замолчал и ожидал, что сейчас среди этого чудесного дня разразится жуткая буря. Наверняка Пашка вспыхнет и скажет:
— Ах, вот ты какой! А я-то думала! Победоносец... А ты?! Не желаю больше тебя знать и видеть! — и швырнет в меня мобильник.
Потом вырвет из моих рук свои подарки и, не оборачиваясь, побежит к самолету. И что удивительно, несмотря ни на что, я был готов принять все это и стерпеть. Однако не успел я еще как следует впасть в отчаяние (так как пауза после моих слов длилась всего три секунды), как Пашка, выслушав мое признание, улыбнулась и весело сказала:
— Ах вы, мальчишки, не можете вы не подглядывать! — и тронув меня за плечо, добавила серьезным голосом: — А ты молодец, что сказал. Спасибо. Я не сержусь на тебя...
И тогда я, окрыленный ее словами, робко взглянул ей в глаза. Она, немного смутившись, опять шутливо спросила:
— А я, наверно, очень некрасивая, да? Мне всегда не нравилась моя фигура...
— Да ты что! — воскликнул я. — Ты такая! Такая... Ну, короче, как Параскева Пятница!
— Ну, спасибо! — улыбнулась Прасковья и снова тронула меня за предплечье.
А вот мне в это мгновение очень захотелось ее поцеловать, так как, несмотря на болезнь и грусть в глазах, Прасковья показалась мне тогда такой прекрасной! Но я так и не решился этого сделать. И тут дядька Петро крикнул нам:
— Ребятки, пора! Разбегаемся!
— Ну, счастливо тебе, Жорка, не грусти! Прости, что улетаю раньше срока... Мы обязательно скоро встретимся! Хорошо? — тихо проговорила Пашка, отступая от меня.
— Да, Паш, обязательно! Я сразу же позвоню тебе. Счастливой тебе дороги!
— Угу! — махнула головой девчонка и, моргнув глазами, повернулась и легко побежала к самолету.
Я стоял и глядел ей вслед. Моя сказочная фея в сером помятом немодном платье удалялась от меня, паря над изумрудным ковром лесного аэродрома. Ее движения были воздушны, изящны, грациозны... Разлетающиеся в стороны носочки, смешно колыхающиеся косички... Да, это была моя Пашка, девочка Прасковья... Пилоты запустили двигатель. Подбежав к трапу, Пашка о чем-то быстро переговорила с дядькой Петро и, обняв его за шею, быстро чмокнула в густую бороду, а затем легко впорхнула в салон самолета. Второй пилот стоял рядом и помог ей подняться. Потом запрыгнул следом и хотел уже убрать трап, как вдруг Пашка остановила его и стала о чем-то упрашивать.
Дядька Петро пошел в сторону, подальше от самолета, держа в одной руке панаму, а другой важно расправляя свои усы. Кажется, он улыбался. Второй пилот развел руками, и девчонка вновь выбралась из самолета. Потом помахала мне рукой, подзывая к себе. Жаль, что тетя Клава находилась совсем в другом месте, и я никак не мог полететь вместе с Пашкой. Тогда зачем же она звала меня? Но я все равно кинулся к ней изо всех сил.
Подбегая, я едва затормозил, чтобы не влететь в салон «кукурузника» вместе с девчонкой. Пашка же, воспользовавшись этим моим замешательством, быстро обняла меня и трижды по-христиански расцеловала, а затем снова нырнула в самолет. Пилот, посмеиваясь, одним рывком затащил следом за ней и трап. Дверца закрылась, и самолет начал выруливать на взлетную полосу. Я немного отбежал и посмотрел на кабину. Летчик Андрей улыбался, глядя на меня. Потом кивнул в сторону салона и показал мне большой палец правой руки. Я, соглашаясь, махнул ему головой и помахал руками. «Кукурузник» заревел мотором и, быстренько разбежавшись, резво взмыл в безоблачную вышину. Я стоял и махал ему вслед. Поднятый машиной ветер не смог остудить нежного жара поцелуев на моих щеках. Я счастливо улыбался и все махал и махал до тех пор, пока самолет не превратился в маленькую птичку, а потом и вовсе затерялся где-то возле изумрудного горизонта.
— Будь всегда счастлива, Прасковья! — крикнул я и только после этого опустил свои руки.
Когда вновь стало тихо, я внезапно почувствовал, что с этим неожиданным рейсом улетела добрая половина меня самого... Ощутив такую ничем не восполнимую легкость внутри себя, я снова загрустил. И все происходящее стало опять каким-то серым и безразличным. Я все стоял и глядел на горизонт. И не знаю, сколько бы еще так простоял, если бы на плечо мне не легла чья-то тяжелая ладонь.