холода. С болота тянуло свежестью, и сквозняки легко проникали сквозь хлипкую
стенку шалаша, противно лаская мои голые плечи. Я поежился. Потом приподнялся и
выглянул из хижины. Кругом царил темно-синий туман, смешанный со мраком ночи.
Болото жило своей жизнью: бухало, урчало, охало, ухало, смеялось, трещало, посвистывало… Я, подергиваясь от холода, сбегал к костру и, разворошив золу, бросил в жар охапку сухой травы, а сверху прикрыл влажной от росы осокой.
Повалил крутой дым, немного отгоняющий холод и комаров. Вокруг было круженье
злых сил и тошнотворных болотных запахов. Ни звезд, ни луны, и только жалкий
огонек костерка, слабо освещающий маленький шалашик, притулившийся на краю
узкого островка и ставший для нас приютом на ночь, укрыв от всех неприятностей
и страхов окружающего мира. Я бегом вернулся в наше скромное убежище. Заснуть
не удалось. Снова стали одолевать сквозняки. Я осторожно подвалился к Пашкиной
спине, на редкость теплой и мягкой.
— Ты чего?! — сонно
прошептала она.
— Да, прохладненько! —
отозвался я, засовывая озябшие ладони себе между колен.
— А-а! — безразлично
протянула девчонка и плотнее прижалась ко мне.
И я тут же быстро
согрелся, успокоился и отключился от всего, происходящего вокруг…
В ЛЕСУ
Утро встретило нас
звонким пением птиц, лягушек и водяных жуков. По болоту резвились нежно-розовые
барашки тумана. Сквозь непрочные стенки шалаша струились лимонные нити
солнечного света. До одурения пахло свежей хвоей и болотными испарениями. Я
выбрался из шалаша и немного размялся, посражавшись с невидимым соперником.
Пашка сидела у костра и
пыталась его реанимировать, упорно раздувая еще не успевшую остыть золу.
Несмотря на все злоключения прошлых дней, настроение было отличным. Я почему-то
был уверен, что сегодня моя уральская эпопея обязательно завершится. Если вчера
вертолет смог подняться в небо лишь после полудня, то нынче спасатели могут
работать с раннего утра. А значит, нам надо поскорее выбираться из болота на
более твердые и открытые пространства. Мы немножко погрелись у костерка и
двинулись к лесу, манящему росными изумрудами хвои. Метров триста пришлось идти
по воде, но это было нетрудно. Дно не засасывало, а глубина этой заводи едва
переваливала
за колени. Я не боялся, что подмочу концы своих бриджей, а вот Пашке было
сложнее — пришлось поднимать подол длинного платья и держать его в руках. И все
же мы довольно быстро добрались до леса. Тут все было иначе, чем на надоевшем
болоте: могучие стволы сосен, елей, пихт, лиственниц уносились в бескрайнюю
синеву неба. Темно-коричневую твердую землю покрывал сплошной ковер опавшей
хвои, шишек, сухих веток с редкими островками зеленой травки и мха. Свежий
воздух был пронизан томными ароматами смолы. Хотелось дышать полными легкими.
Вверху весело пели птички, по деревьям резвились белочки и бурундучки.
Единственное, что мне здорово мешало, так это босые ступни ног. Приходилось
идти осторожно и глядеть на землю. И все равно было весьма колко.
— Так далеко не уйдешь!
— подумал я.
Но делать нечего,
приходилось терпеть. Примерно час мы брели вдоль кромки болот, пытаясь отыскать
сухой путь обратно к реке, но царство кикимор явно не желало нас пропускать и
вновь зазывало к себе в гости.
— Ну, уж нет! Дудки! В
болото — ни ногой! — говорил я себе, вздрагивая от боли, когда моя пятка
внезапно с противным хрустом опускалась на шершавую шишку.
Когда мои ноги стали
буквально гореть от бесчисленных уколов и царапин, я сделал привал.
— Слушай, Пятница, а
давай-ка лучше рванем к горам! Там за этим лесом я видел зеленую гряду. Какая
нам разница на какой вершине сидеть? Вертолет нас везде достанет… А то, я
гляжу, эти болота и не думают расступаться.
— Хорошо! — согласилась
Пашка, и мы тут же услышали мерное урчание винтокрылой машины.
Мы вскочили и завертели
головами. Но вертолет летел, видимо, где-то в районе реки.
— Эх, были бы мы сейчас
на своей горе! — воскликнул я. — А то тут они нас и не заметят!
— Может, увидят наше
кострище и все равно приземлятся! — предположила девчонка.
— Да там и
приземлиться-то негде… Разве что на болоте…
Рокот то отдалялся, то
приближался. Похоже, спасатели кружили над рекой, прочесывая наш путь от парома
до пещеры. А может, это мне только казалось… Эхо на болотах было раскатистым
и обманчивым. А что, если это был вообще не вертолет, а реактивный самолет, проносящийся над тайгой? Я огляделся и заметил метрах в пятидесяти от нас
довольно приличную полянку:
— Паш, гляди! Рвем туда!
Разведем по-быстрому костер, может, нас и заметят!
И мы кинулись в глубь
леса.
— Уй! Ой! Йес! Йес! Йес!
Муш куейс! — выкрикивал я, наступая то на сухие шишки, то на острые иглы хвои, то треща корявыми сучьями.
Кое-как, вприпрыжку
достиг поляны. Тут действительно хорошо просматривался довольно приличный кусок
неба, по которому мирно бежали бело-снежистые облачка.
— Паш, берем хворост
быстрей! — и я кинулся к валежнику. — Только смотри, могут быть змеи!
И тут внезапная острая
боль пронзила мою ногу. Большой палец с ходу врезался во что-то тупое, жесткое
и, как мне показалось, даже раздвоился от удара!
— У-о-у-у! — взвыл я и,
хватаясь руками за ногу, покатился по земле.
— Что случилось? —
крикнула Пашка.
— Нога! Я, кажется,
разбил палец!
Девчонка отбросила уже
прихваченную охапку хвороста и кинулась ко мне. Бегло взглянув на мою ногу, она
встревожено произнесла:
— Ой, Жорка, у тебя
кровь хлещет! Потерпи, я сейчас перевяжу! — она быстро завернула подол платья и
ловко оторвала от своей длинной «ночнушки» солидный кусок материи.
— Погоди… лежи
смирно… потерпи… потерпи секундочку… — шептала она, занимаясь моей раной.
Я закусил губу и затих.
Осторожно осмотрев палец, Прасковья принялась его ловко перевязывать. Было
совсем не больно.
— Ничего страшного!
Просто рассек сильно… Наверное, напоролся на сук… — тихо говорила девчонка.
— Кость цела, вывиха нету… Ногтю, правда, досталось, но это ерунда… Все
заживет…
— Вот невезение! Надо
же, угораздило! Проклятая коряга!
— Плохо по лесу
босиком-то ходить! Муку-ейс! Так, что ль, арабы-то говорят?
— Муш куейс! — поправил
я и улыбнулся, мне сразу стало гораздо легче.
Замотав мой палец, Пашка
осмотрела мои ноги и вздохнула:
— Да ты уже весь в
синяках и царапинах! Больно, небось?
— Да ничего… Ерунда, —
отозвался я. — Терпимо еще.
— Нет, так не годится.
Вот что, дай-ка мне ножик!
— Зачем?! — удивился я.
— Давай-давай! Буду тебя
обувать.
Я подчинился, так и не
поняв замыслов девчонки. Она раскрыла ножичек и, умело им орудуя, укоротила
свое платье почти до колен. Потом раскроила этот отрез и принялась точно
портянками обматывать мои ноги.
— Ну, зачем ты?! —
возмутился я. — Платье испортила!
— Пустяки! Оно мне все
равно только мешает по лесу ходить, тоже за все сучки и коряжки цепляется…
Укутав ступни, она
попросила меня подержать концы обмоток, чтоб не распустились, а сама ловким
движением ножичка подцепила шнуровку на груди своего платья и распустила ее.
Полученными жгутиками завязала портянки, чтобы держались плотно и не
соскакивали с ног. И все это получилось у нее быстро и умело.
— Ого! Классная работа!